Первая партия (СИ)

Тишина повисла между ними — между стариком на коленях и мальчиком с острым мечом. Сама природа, казалось, затаила дыхание.

— Я прощаю вас, — повторил Учиха. Ему показалось, будто его ртом вынес вердикт весь клан — так звонко это прозвучало.

— А я себя — нет, — сардонически ухмыльнулся Данзо. — Дай мне твой меч, Учиха Саске. Не волнуйся. Я очищу себя сам, как считаю нужным. Овца обещала забрать мою душу — пусть так. Но раз я не имел возможности жить, как хочу, то смерть всё ещё можно выбрать. Уважь моё последнее решение.

Меч он отдал Третьему. Кажется. Саске не помнил точно.

Иноичи-сан и Чоза-сан увели его оттуда. Щёки у них были влажные, а глаза — красные. Третий, Орочимару и Шикаку-сан о чём-то ещё долго говорили с Данзо: слышались их размытые голоса, по мере того как Саске и его сопровождающие отдалялись от той поляны.

Зайцы приняли его дома, как господина. Непривычно серьёзные, выстроенные по рангу, они поклонились ему, словно вассалы, а не шуты. И Саске, сквозь пелену усталости, несмотря на обезвоживание от слёз, понял их жест. Осознал. По торжественному, печальному и гордящемуся взгляду Тошиаки всё стало ясно.

Саске, в отличие от них — много лет назад, когда зайцы вырезали кроликов — не поднял свой меч на раскаявшегося, пусть и грешника. Он возвысился и стал тем, кем они сами мечтали стать, будь у них возможность вернуться назад.

Саске смог.

После скромных похорон ноги сами привели его домой. Растерянность от чужой смерти всё ещё не покинула его. Он сжёг благовония на могилах родителей. Приготовил себе обед, но не обнаружил у себя аппетита. Сокомандники, видимо, решили дать ему пространство, как и зайцы, поэтому дома было непривычно тихо. Но не могильная тишина стояла в комнатах, как раньше; на этот раз пустые пространства отдавали спокойствием и умиротворением.

Саске не знал, куда себя деть.

Он думал пойти тренироваться, но последнее, чего хотелось, это снова взять в руки меч. Заниматься бумажной волокитой претило. Голод не брал. И Саске обнаружил себя за письменным столом с чистым листом бумаги перед глазами. Ему ведь надо было написать введение, или вступление, или пролог, или как там ещё, к мемуарам дедушки.

Саске задумчиво хмурился на пустой лист. Мысли в голове болтались комком разноцветных и разномастных ниток.

Он хотел написать, что миру категорически не хватает прощения. Что тьма, несмотря на смену эпохи, никуда не ушла; что всё ещё так много, так много боли, и гнева, и страдания, и что из этого страшного круга можно выйти, только пересилив себя, потому что есть абсолютное зло, но нет абсолютно злых людей и, в итоге, человек почти всегда ведом обстоятельствами, не осознавая этого, или не желая осознавать. Он хотел написать, что никто не учит прощать и отпускать, никто не учит жить дальше, идти вперёд, не оглядываясь назад, залечивать глубокие душевные раны или ноющие шрамы — а это важнее всего, особенно, когда ты являешься членом сословия убийц, наследником холодной стали, старых потерь. Сердце, от сочувствия и жалости к Шимуре Данзо, зайцам, собственному клану и даже к Итачи казалось тяжёлым, словно переполненный сосуд.

Саске о многом хотел бы рассказать, но нужные слова появлялись и растворялись в голове утренним туманом.

— Пишешь, Саске-кун? — вырвал из раздумий знакомый низкий голос.

В дверях кабинета стоял глава клана Акимичи с пакетом развесного чая в руках.

Ни он, ни Саске не переоделись из траурных одежд.

— Пытаюсь.

— Я принёс тебе хороший чай. Хочешь, заварю нам?

В Саске мигом проснулись полузабытые правила гостеприимства.

— Нет-нет, Чоза-сан, — чуть ли не подскочил он со стула, — вы присаживайтесь, я сейчас всё сделаю!..

— Пиши, — улыбнулся Акимичи, — всё в порядке. Нет ещё такой кухни, на которой я бы не разобрался!

— Но…

— Сочти это за заботу. Не волнуйся. Это не формальная встреча, а, скорее, дружеская, — и скрылся в дверном проёме.

Саске осторожно сел на место. Недоверчиво посмотрел на пустой лист. Повертел в руках шариковую ручку. Мысли, как назло, все куда-то делись. Что он скажет такому уважаемому человеку, как Чоза-сан, в ответ на вопрос, почему ещё ничего не написалось?

Надо было с чего-то начать.

«Я потерял свой клан, когда мне было пять лет» — медленно написал Саске. Подумал. Добавил: «тоска по невосполнимой утрате дала мне страшную жажду мести. Каждый день, каждую ночь я мечтал о жестоком суде, и рана на моём сердце не затягивалась, она кровоточила. Мне потребовалось время, чтобы понять, что ни одна смерть не восполнит мою утрату; но что одна жизнь способна принести славу и бессмертие погибшим. И я отказался от мести, чтобы не сгореть, преследуя её. Я выбрал мир, и понял, что, на самом деле, пусть мы и вынуждены по природе своей уходить в вечную тьму, остаётся наше эхо — мы не исчезаем бесследно, если после нас остаётся что-то; если есть кто-то, способный рассказать о нас».

Саске поставил точку. Побарабанил пальцами по столу.