Первая партия (СИ)

«Учиха считают себя часовыми мира сего, потому что наши сердца — это фонари и костры. Мы — пламя, которое отгоняет ночную тьму, наполненную страхом и хаосом. Значит, если в великом ничто остаётся эхо, то мы в нём становимся звёздами. Я всё ещё жив. И память о славном клане Учиха жива и будет жить благодаря воспоминаниям и мыслям моего дедушки, Фугена. Я не собираюсь рассказывать вам, каково это, быть мной. Что хочу сделать, так это показать рукой наверх и сказать: смотри, видишь? Вот они, звёзды. Всегда были и всегда будут. Ваши, мои, свои и чужие. Ничто не уходит бесследно, оно всего лишь следует туда, куда пока не стоит торопиться. Есть надежда на встречу и есть вера, что она будет. А пока надо беречь своё пламя, чтобы светить чище и ярче. Никогда не знаешь, кого твой свет спасёт из темной чащи или болота; и уж лучше быть спасителем и спать спокойно, чем блестеть лукавым огоньком. Они все там, наверху. Они видят. Никто никуда не ушёл. Так выпрями спину, брат-часовой, сестра-часовая. И пойдём со мной. Мой дедушка поговорит с тобой, услышь его эхо.

Не бойся: я никогда не знал моего дедушки, но мне хорошо знаком его голос».

Саске отвлёк легкий стук опускаемого на стол чайника. В поле зрения появились и чашки. Чоза-сан пододвинул к себе стул и спокойно уселся на него.

— Ну как? — мягко спросил.

— Есть кое-какие мысли, — с каким-то чуждым себе смущением ответил Саске. — Взгляните.

Чоза-сан бережно взял лист бумаги и пробежался глазами по тексту.

— Это…

— Я никогда ничего не писал такого, — опустил взгляд Саске. — Наверное, не очень получилось.

— Наоборот, что ты! Лучше, чем я предполагал. Намного лучше, — вернув на своё место бумагу, глава клана Акимичи разлил чай на двоих. Воздух комнаты наполнился ароматом сенчи и лаванды.

— В Академии нас не учат убивать… не учат справляться с этим… не учат прощать… самих себя и кого-либо ещё, — сам не зная зачем, будто оправдываясь, проговорил Саске, — не учат видеть что-то и кого-то, кроме себя… слышать, слушать, вслушиваться… говорить, разговаривать… Ничему из этого нас не учат. И думать мы не умеем. Так, наверное, удобнее, да? Всем вокруг. Чтобы из заблуждающегося эгоистичного ребёнка вырос ниндзя, который только и знает, что слушаться приказов, идти за кем-то без вопросов и ответов. Но так неправильно.

Я был бы таким, — не сказал Саске.

— Преподавателей много, а настоящих учителей мало, — печально улыбнулся Чоза. Ямочки на щеках чуть дёрнули его татуировки. — А лжеучителей ещё больше. Так всегда было и всегда будет. Личная осознанность и объективность мысли никому не выгодны. Идеалисты потому и становятся жертвоприношениями тех, за кем они следуют; а кто из них доживает до сорока, тому уже всё равно. Им выдирают крылья с мясом и, если повезёт, набивают подушку будущего мягкими белоснежными наивными перьями. Твой дедушка потому и велик… Он выразил в своих мемуарах это отчаяние по полёту, украденному кланом, государством, эпохой. Он потребовал: пощадите молодых. Дайте им пожить хоть немного, дайте им помечтать, дайте им возможность поверить, что можно хоть что-то изменить… довольно доктрин, довольно чёрного и белого, лжепророков государства и оппозиции — дайте им возможность раскрыть свои глаза, чтобы не следовать слепо на бойню, — глава Акимичи тяжело и печально вздохнул. — Свободомыслие достигается образованием, которое формирует у человека критическое мышление. В стране Огня только в столичном университете на одном, по-моему, факультете этому учат, да и то только будущих служащих государственного аппарата. Не для стада это знание, понимаешь? Не для слуг, а для господ. Но мемуары Фугена это изменят. Люди всех возрастов начнут думать и задумываться. И, может, мир немного изменится.

Чоза потянулся через стол и мягко потрепал Саске по голове.

— А изменится он, — продолжил с теплом и гордостью в голосе, — потому что мальчик Учиха, потерявший всё, выбрал путь созидания, а не разрушения, хотя на его месте любой бы отомстил.

— Это всё Генма-сенсей, — покраснев, пробормотал Саске, опустив взгляд. — И без Наруто и Сакуры… кто знает. Да и те же зайцы… это пример того, до чего может довести месть. До безумия.

— Многие на твоём месте казнили бы Шимуру Данзо, — серьёзно парировал Чоза. Добавил. — Я бы, наверное, казнил. Не знаю, как жил бы потом с этим… но я бы не справился с собой. А ты смог.

— Простить можно только раскаявшихся, — серьёзно ответил Саске, пригубив чай. — Попросивших прощения. Готовых взять за свои грехи ответственность… Можно простить не сразу, конечно. Но потом, когда-нибудь, обязательно, поскольку… Не знаю. Надо. Иначе больше крови, больше ярости, ненависти… Надо же как-то выйти из этой бесконечной спирали гнева и боли, верно? Я согласен с моим дедушкой: сила порой в бездействии. Иногда надо если не простить, то отпустить. Вот и всё.

— Вот и всё, — усмехнулся Чоза. — Знаешь, сколько людей на это не способно? Их обиды, страхи, травмы гниют в них годами, порождая зависть, гнев, отчаяние, уныние… А ты говоришь: «отпусти и прости».