Первеницы мая

Он осекся и загородился своим травяным букетом от приближавшейся госпожи Доре. Она успела вернуться из города и мчалась к ним по траве в любимых розовых туфлях. Она не переносила того, как колодец действовал на ее работника. Сигмунд терял из-за него время, а лишнего времени у него не было! Колодец – бесполезная развалина, за которой еще и ухаживать надо. Вода в нем грязная, и никто ее не пьет. Давно его уже пора засыпать, вот только Виктория считает, что он «придает усадьбе романтический вид». Что до Флориана, то беспокоить живых ему не было никакой причины. Всю жизнь он с удовольствием дырявил остров туннелями, так с чего бы жаловаться, что сам утонул в вырытой в земле дыре? К тому же привидений не бывает.

– Сигмунд! – прикрикнула госпожа Доре. – Я тебе не за болтовню плачу, а ну марш за работу!

Сигмунд, которому она вообще едва платила, тут же исчез.

Вечером Тибо ужинал в обществе Доре. Они уже покончили с аперитивом, когда в гостиную наконец спустилась Виктория в облегающем бархатном платье небесно-голубого цвета. Торжествующая ее красота, казалось, что-то скрывала. Что же таилось за ней? Ветреность внушила бы Тибо отвращение, капризность – скуку; но Виктория Доре внушала беспокойство. Но хуже всего было то, что в вызывающем вырезе ее платья вызывающе сияла драгоценная подвеска. Чистейший оникс и прозрачный гранат в филигранной оправе из белого золота: одна эта вещица стоила бы немалого количества пшеницы для острова, полбы, проса, а еще персиков, груш, абрикосов, орехов в придачу с сельдью, говяжьей вырезкой и бараньими ребрышками. Не считая меда и вишни.

Тибо возмущенно прикидывал объемы продовольствия, висящего на шее девушки. Всем было известно, что двор избавился от излишков любой роскоши, сам он продал меха своей бабушки, табакерки и трубки отца, так что не мог не смотреть на такое бесценное украшение. Госпожа Доре думала сначала, что король любуется бюстом ее дочери. Но потом, по обыкновению запаздывая мыслью, заметила подвеску, оценила ее стоимость и наконец-то тоже задалась вопросом, откуда она взялась.

– Вы так и сверкаете, сударыня, – приветствовал ее Тибо, подразумевая: наглости вам не занимать.

Виктория поняла намек и ответила торопливым реверансом, после чего за весь ужин не проронила ни слова. Но подвеска говорила за нее. Она ловила пламя свечей и, усилив многократно, разбрасывала его во все стороны. Иногда казалось, что в комнате ничего больше и нет. Тибо тоже говорил мало. Он думал. Проглотив половинку печеного яблока, поданную в качестве десерта, он тут же встал из-за стола.

В спальне, где еще несколько месяцев назад они ночевали вдвоем с Эмой, он спрятал под подушку кинжал. И уже собирался лечь, как вдруг услышал какой-то шум в коридоре.

– Овид? Ты до сих пор не в своей комнате? У тебя… зубы стучат?

– Да, сир, н-н-нет. Нет. П-простите.

Он словно шинковал слова.

– Опять из-за призрака?

– Н-ну…

– Нет ничего в колодце.

– Простите, сир, но это в-в-вы так говорите. А т-т-тот ангел у адмирала? Вам, сир, в-в-вообще по себе, когда… что-то… вот так приходит ночью и кладет на в-в-вас руки? Мне нет.

– Хватит, Овид. Привидений не бывает.

– Н-нет, сир, бы-бывают. Вы ведь д-д-думаете, я просто так трясусь, без п-п-повода? Но одно я сам видел, привидение, самое настоящее, своими глазами.

– Да ну? – отозвался Тибо, ни на секунду не поверив. – Расскажи.

– Э-э, сир, я… ох. Не в коридоре.

– Ну так заходи.

Спальня тонула во мраке, тусклое пламя догорающей свечи бросило блик на грубое лицо стражника. Самое то для историй с привидениями.

– Ну же, баталёр. Давай выкладывай.

– Эх… Н-ну… Если в-в-вы настаиваете, сир… Я был совсем мальчонкой, таким вот. – Овид, скукожившись от страха, как будто и вправду уменьшился. – Отец мой летом работал садовником на Плоскогорье, а зимой – лесорубом в Лесах. Полгода он заботился о деревьях, полгода их рубил. На вырубку он брал с собой всех нас, всю семью. Спали мы в огромной лесной хижине, мать готовила на семьдесят человек, братья тоже лес валили. А я болтался по окрестностям, было скучно, и я забредал все дальше… – Он замолчал и обхватил руками свою огромную голову. – Я… я н-н-не могу.

Тибо вытащил из-под подушки кинжал.

– Держи.

– Зачем, сир?

– Он заговоренный, – соврал Тибо; ему казалось, будто он говорит с малым ребенком. – Прибавляет смелости.

– Да? Ух ты, сир… – удивился Овид и сжал рукоять двумя руками. – Надо же, и правда, сразу полегчало. Ну, сир, словом, я однажды так заплутал – вокруг одни стволы, голые, серые, и солнце стало садиться очень уж быстро. И я услышал… хруст веток. Шаги по сухой листве. Я подумал: наверное, кто-то из лесорубов или большой зверь. Но тут я увидел, как от земли между стволами поднимается дым. И в том дыму… ох, сир… не могу.

– Смелее, баталёр, кинжал с тобой, – ободрил его захваченный историей Тибо.