Первеницы мая

Марта пододвинула ему чашку кофе, потом щедро намазала маслом поджаренный хлебец. Лукас повернулся к Эсмеральде, у которой круассан застрял поперек горла. Он улыбнулся ей, как вчера, но она едва узнавала его: он уже спрятал сердце в привычный тайник. И потому лицо его стало проще.

– Хорошо, что ты хоть иногда ешь с нами, – продолжила Марта, которая никогда не забивала гвоздь наполовину. – Так мы хоть знаем, что ты не одними книгами питаешься.

Он промолчал, и Марта закончила:

– Морского волка из себя строит, а сам – книжный червь.

Она поставила перед Лукасом тарелку, и тот набросился на свой завтрак. Эсмеральда была в панике. Она во что бы то ни стало хотела завязать разговор, но круассан никак не проглатывался. Да еще Марта нависла над столом:

– Лукас, ты нам расскажешь наконец, на кого похожа принцесса?

– На младенца.

– Не сомневаюсь, ну а еще? Светленькая или темненькая? Ну, ты понимаешь, о чем я…

Лукас пожал плечами. Мириам была похожа на Мириам. Вчера еще Филипп, двоюродный брат короля, заявился с визитом, чтобы посмотреть, на что похож «отпрыск мулатки и высокого блондина». У Мириам был крутой лоб матери, розовая кожа и три черных волоска. Трудно что-то сказать, потому Филипп и не задержался.

– Ну а королева? – не унималась Марта. – Король мне теперь без конца бараньи ножки заказывает… Она, значит, сильно мучилась? Много крови потеряла? Эй, Лукас? Скажи хоть нам, как она себя чувствует?

– Хорошо, – ответил Лукас с набитым ртом.

– Ох! Дождешься, заберу у тебя тарелку. Как все прошло? Ну же? Мадлен нам все про ванны только и болтает, можно подумать, вы там утят рожали.

– Марта, прошу тебя.

– Вот-вот, в этом весь наш господин Корбьер: молчит как рыба, а аппетит волчий.

Рыба, червь, лис, волк, утята – Марта заплутала в своем зверинце, разобиделась и вернулась к котлам. Подручные покорно вздохнули: ну вот, кухарка не в духе. Теперь все будет пересолено, переварено, пересушено и перемочено.

– Наша кухарка и вас донимала? – спросил Лукас Эсмеральду.

Ему показалось, что без сумки с письмами смелости у посыльной поубавилось. Эсмеральда сидела на скамейке прямая как жердь, не в силах выдавить из себя ни звука, и чувствовала, как где-то в горле медленно растворяется круассан. Лукас не стал приставать к ней с разговорами. Допил залпом свой кофе, оперся ладонью на стол и поднялся.

– Всем хорошего дня! Хорошего дня, посыльная.

Его башмаки мелькнули в окне в обратную сторону, и он скрылся.

– Похоже, сорвалась ваша рыбка, – заметила Эсмеральда Марте, одолев наконец круассан.

– Надо же. А я уж думала, вам язык кошка отгрызла.

– Так он, выходит, не врач, этот господин Корбьер? – спросила посыльная, заметив, что никто не обращается к нему «доктор».

– Нет.

– Значит, он из королевской стражи?

– Тоже нет.

Эсмеральда поняла, что Марта дуется и ей не до разговоров. Она вышла, впервые в жизни оставив что-то на тарелке. Захваченная какой-то восторженной безысходностью или безысходным восторгом, она пошла в прекрасную синюю комнату собирать вещи. У нее не было никаких причин здесь задерживаться, но и желания возвращаться в свою мансарду в Исе – тоже. Она присела на кровать, чтобы подумать минутку, потом вскочила на ноги.

Она решила: до конца лета она найдет способ вернуться во дворец.

37

Эсмеральде не пришлось ждать конца лета, и устроителем ее счастья стал не кто иной, как Овид. Он был до того поражен ее галопом и коротким путем до дворца, что тут же узнал ее, когда она явилась к королеве с подарками от советниц. Баталёр есть баталёр: он тут же почуял возможность выиграть и подбил Симона устроить пари.

Герцог Овсянский только-только разродился поэмой в честь адмирала Дорека, которую собрался послать ему в двух экземплярах, «дабы и гости дома могли передавать ее меж собой». Овиду удалось перехватить оба свитка, и он отправил их с разными посыльными: один с Эсмеральдой, уже собравшейся выезжать, второй – с лучшим придворным гонцом, всегда готовым вскочить в седло. Он скрыл, что адресат у них один и тот же, и сделал вид, что дело срочное.

Овид с Симоном поставили один к десяти на то, что первой придет Эсмеральда, тогда как вся конюшня и добрая половина фермы, разумеется, поставили на первоклассного гонца. Габриель подстроил так, чтобы их лошади вышли из конюшни одновременно, и они выехали, взаимно обдавая друг друга брызгами гравия. Но когда гонец въезжал под арку, Эсмеральда свернула на холм прямо через поле.

В дверь Дореков она постучала на двадцать минут раньше королевского гонца.

– Юная леди?

Адмирал провел ее в свою «нижнюю палубу». Стукаясь о блоки, путаясь в канатах, Эсмеральда добралась до гамака, в который адмирал, улыбаясь до ушей, предложил ей сесть. Сам он принялся разбирать нелепые вирши, и ему уже стало казаться, что он снова потерял рассудок. Но пришла Гвендолен, забрала у него свиток и стала читать поэму вслух, умирая со смеху.

– Ах, какой души человек этот герцог! Золотое сердце! Альбер, ты должен рыдать от благодарности! Ах, ах, ах! Какой же это бред, какой бред, ну какой же бред!