Первенцы

На том же месте, где накануне она встречалась с безутешным отцом, ее ожидали два человека, и один из них с трудом стоял даже на коленях – его постоянно клонило набок, лицо подергивалось в болезненных судорогах, взгляд не задерживался ни на чем. Второй, тот, что привез его с мешком на голове, высокий и сильный, явно много времени провел в дороге, но, завидев Ортрун, торжествующе и совсем не устало улыбнулся. Дернув пленника за стянутый серебристой бусиной кончик бороды, он усмехнулся и исполнил красивый поклон. Ортрун вопросительно подняла брови. Незнакомец, размахивая руками, заговорил:

– Позвольте, госпожа, представить: сааргетский ублюдок собственной персоной. Ваш, насколько я понимаю, дядька.

У нее перехватило дыхание. Проклятый, ненавистный полукровка, столько крови попортивший ее семье, повинный – она это знала точно – в гибели мамы и в том, что случилось с Марко, в крахе всех ее надежд. Он здесь, перед ней, как дикий кабан на вертеле, и она может избавиться от него навсегда. Она зажмурилась, открыла глаза – наяву. Прочистила горло, спросила:

– Что с ним? Почему он в таком состоянии?

– Я не колдун, но у меня тоже есть свои фокусы. Скоро придет в себя. Просто надоела его болтовня.

– Кто ты такой?

Он оглядел ее с ног до головы и облизнул губы.

– Гетман Збинек Гоздава.

– Гетман? – криво улыбнулась она. – Где же твои отряды, гетман?

– А ты спроси его, – пнул Збинек Гоздава своего пленника, – пусть расскажет. Это очень грустная история.

– Я не стану его ни о чем спрашивать, это сделает мастер заплечных дел. Слышишь меня, ублюдок? – склонилась Ортрун, чтобы взглянуть ему в лицо. – Помнишь, как темно и сыро в наших подвалах? Мне говорили, тебе нравилось уединяться там с любовницей, – сказала она, не без удовольствия отметив, как блеснули гневом его зеленые глаза: он понимал все ее слова. Ортрун выпрямилась и посмотрела на него сверху вниз: – Дальше будет вот как. Если сдашь до заката всех своих шпионов, я сожгу на костре твое мертвое тело. Начнешь юлить – сгоришь живьем.

Ублюдка утащили прочь, в подземелья Сааргетского замка, а Ортрун осталась с гетманом наедине. Оглядев его так же, как он ее, с ног до головы, она спросила нарочито надменно:

– Что ты хочешь в награду?

– Я люблю рубины, – хищно улыбнулся он, ожидавший этого вопроса. – Большие такие, с крысиную голову.

Ее это почему-то повеселило. Погладив лежащий на плечах соболиный мех, она сделала вид, что задумалась, а потом кивнула:

– У меня есть то и другое в отдельности: рубины и крысиные головы. Поглядим, что получится, если их соединить.

Эпилог 2. Мир

– Мама!

Гисла вздрогнула и выронила из рук наполовину ощипанную курицу. Лета стояла в проходе, а из-под ее натянутой на раздутом животе юбки лилась на пол прозрачная жидкость. Началось.

– Иди сядь, я позову Петру, – сказала Гисла, отряхивая ладони от пуха и перьев. – Клятая курица!

– Я здесь, – объявилась вдруг повитуха, на ходу закатывающая рукава. – Приготовь воды, а мы пока усядемся. Верно говорю, красавица?

Лета что-то залепетала, напуганная до полусмерти – она ужасно боялась не пережить роды. Пришлось оставить ее одну на целую неделю, чтобы съездить в город и уговорить Петру, единственную знакомую Гисле повитуху, помочь со всем этим за разумную плату. «Конец весны, у меня самая жатва, а ты предлагаешь пожить на хуторе?» – набивала та себе цену, через слово прицокивая языком. Напомнив ей об обстоятельствах их первой встречи, Гисла сумела потратить даже меньше денег, чем рассчитывала. «Но если бы не тот синяк!..» – приговаривала Петра, собирая в дорогу кадки, тазы и какое-то громоздкое приспособление в форме подковы. Когда Гисла спросила, что это такое, Петра изогнула бровь: «Родильный стул». Когда Гисла спросила, зачем это нужно, Петра скривила губы: «Чтобы сидеть на нем, когда рожаешь».

Гисла не задавала больше вопросов. Пусть будет стул, лишь бы все остались живы и здоровы. В последние месяцы она часто вспоминала свои единственные роды – стоя, вцепившись в перекладину под крышей дома, просто и быстро, как телится корова. Никакой повитухи: молодой отец сам перевязал пуповину и отдал новорожденную девочку жене. Казалось, все это было только вчера, а вот уже Лета мучается схватками, скоро станет матерью и сделает ее бабкой.

С головой погрузившись в хлопоты, Гисла едва не позабыла о самом главном. Взяв очередной таз, она вышла во двор и не направилась сразу к колодцу, а выбрала место, которое никак не увидеть было из окон дома, и преклонила колени. Прогретая солнечными лучами почва ласкала кожу живым теплом. Гисла спрятала ком земли в кулак, коснулась по очереди лба, груди и чрева. Она здесь, с ними, мать всех матерей – теперь все обязательно будет хорошо. Когда Гисла поднялась на ноги, у крыльца вдруг истошно залаял пес.