Первенцы

– Что, испугался? – усмехнулся артист, заправляя топор за пояс. – Я еще и не так могу.

Гашек не стал ничего отвечать. У каждого из этих пятерых в руках или в ножнах было по клинку. При таком раскладе даже острые когти Иткиной орлицы вряд ли могли чем-то помочь. Сама Итка снова обрела дар речи:

– Вы кто такие?

И вздрогнула, когда странный человек с бусиной в седеющей бороде вдруг прижал ее руку к губам.

– Разумеется, не скоморохи, юная госпожа, – с иронией ответил он. – Мы – мастера других, давно позабытых искусств. Меня зовут Бруно, а это, – он широким жестом обвел свою «труппу», – моя ханза. Ты, милая, уж прости мне мою фамильярность. Если бы не я, ты и не родилась бы вовсе.

Итка будто хотела что-то возразить, но слова застряли у нее в горле. Гашек как следует всмотрелся в облик главаря и окончательно убедился, что никогда раньше не встречался с этим человеком лицом к лицу: «Тогда о чем это он говорит?» Бруно словно почуял его взгляд и обратился уже к нему:

– Не нужно так переживать, это вредит сердцу. Ты же не хочешь умереть молодым, как старина Гельмут?

Он произнес это с едва заметной улыбкой и таким снисходительным тоном, что Гашек неожиданно для самого себя разозлился:

– Вы знаете, что его убили! – чересчур громко воскликнул он. – Вы сами допросили Войцеха!

Десятирукий, издав какой-то рычащий звук, потянулся за топором. Темноволосая женщина жестом велела ему успокоиться и, обращаясь ко всем своим товарищам, сказала что-то на хаггедском языке. Тот, что показывал чудеса с монетами, кивнул ей и сплюнул на землю, растерев плевок сапогом.

– Ты же вроде конюх, – равнодушно заметил он. – Ну так придержи сраных лошадей.

– Мой невоспитанный друг совершенно прав, – отпустив Итку, согласился Бруно. – Идем, поговорим в тепле и уюте, подальше от лишних ушей.

Десятирукий толкнул Гашека в спину. Избегая слишком оживленных улиц, их с Иткой сопроводили, как пойманных с поличным воров, к городским конюшням, где распорядитель приказал своим помощникам выдать путникам их лошадей. Вслед за Вечерницей и Красавицей парни вывели из денника одного за другим пятерых стройных, поджарых буланых коней, похожих друг на друга, как близнецы. Гашек даже забылся, любуясь изяществом и статью черногривых жеребцов.

– Нравятся? – отрезвил его голос Мастера Иллюзий. – Мне тоже.

– Где вы их украли? – мрачно спросила Итка. Бруно и огромный хаггедец, переглянувшись, расхохотались. Вторя им, мерзко хихикнул Десятирукий. Под этот смех все вместе рысью выехали за пределы Столицы.

Еще до заката они оказались у той самой придорожной корчмы, где Гашек и Итка провели прошлую ночь. Тучная хозяйка вышла на крыльцо с полным ведром овощных очистков.

– Бруно! – обрадовалась она, завидев верховых. – Давно ты с ребятами не заглядывал. – Узнав Итку и Гашека, подняла брови: – А эти вроде только уехали. Новобранцы, что ли?

– Здравствуй, Эноля, – улыбнулся мужчина, спешившись. – Да, новобранцы… своего рода. Как там твой любимый хряк?

– Благодарствую, не жалуемся. С того вашего приезда больше плетень не жрал.

– Ну, хорошо, – удовлетворился он. – Много у тебя народу?

– Да батрак один засиделся, – махнула рукой корчмарка. – Но он малость трусоват, мигом убежит. Что, не пускать никого?

– Будь так добра, – слегка поклонившись, попросил Бруно. Эноля кивнула и пошла со своим ведром куда-то на задний двор.

Беззубого назначили стеречь лошадей, остальные зашли в корчму. За столом, где вчера ужинали Гашек и Итка, сидел, уплетая за обе щеки мясной бульон, щуплый молодой батрак. Он оторвал вожделеющий взгляд от еды только в тот момент, когда Десятирукий, снова отворив только что тихонько прикрытую дверь корчмы, со всей силы ею хлопнул и, довольный собой, издал дурацкий смешок. Батрак поднял глаза, медленно сглотнул, поднялся на ноги и, двигаясь вдоль стены, молча покинул помещение. Десятирукий снова хихикнул и подмигнул Итке: «Так-то!»

Бруно и хаггедец сдвинули вместе два стола и поставили лавки, пригласив остальных сесть. Вернулась с пустым ведром корчмарка Эноля. Главарь странного отряда достал из поясной сумки несколько монет и, как показалось Гашеку, в ладони его блеснул алым отсветом драгоценный камень.

– Да ни в жисть, – отказалась хозяйка. – Садись да ешь. Потом принесу вам эля.

Доедая вкусный, настоявшийся, но практически пустой суп, Гашек ностальгически вспомнил стряпню, которую готовили на киртовской кухне. Как, в сущности, любой дорвавшийся до сравнительно сытой жизни бедняцкий сын, Свида обожал от души поесть. Даже если дела шли совсем уж плачевно, кухарки умудрялись кормить всю замковую челядь до отвала – на это управляющий всегда находил какие-то средства. Под самый конец войны с Хаггедой, когда кое-где на востоке Берстони люди начали есть кошек и собак, потому что не было урожая, он говорил: «Теперь мы проиграем. Голодному нет дела до большой политики».

Подумав о Свиде, Гашек исподлобья взглянул на Бруно. Кто-то из его друзей – а, может быть, он сам – перерезал старику горло. Мужчина снова перехватил направленный на себя взгляд: