Первенцы

– Ты Гашек? – несколько раз переспросила Танаис, каждый раз произнося его имя чуть-чуть иначе, то присвистывая в начале, то обрывая в конце. «Неужели так сложно?» – удивлялась Итка. Она не знала других языков, но ей почему-то казалось, что говорить слова ртом должно быть совсем нетрудно.

– А тебя как зовут? – как-то раз поинтересовалась она у того, кого Бруно представил Мастером Иллюзий.

– Саттар, – ответил громила. – По-хаггедски значит «отлупись».

Гашек хотел было за нее заступиться, но Итка незаметно сделала ему знак успокоиться. Не хватало еще сцепиться с кем-нибудь из-за ерунды. Согласен с ней был и Бруно:

– Не обижайся. Мой невоспитанный друг выучил язык в процессе общения с представителями берстонского воинского контингента. Надо сказать, не самыми лучшими представителями довольно паршивого контингента.

– Да перестань ты выдрючиваться, – с легким налетом вежливости попросил хаггедец. – В плену я его, сука, выучил.

Донимать его вопросами Итке действительно расхотелось.

Они двигались все дальше на восток, время от времени съезжая с тракта на менее заметные тропы. Снова вырастали кругом леса, кое-где совсем уже лысые. Им с Гашеком выдали по шерстяной накидке, чтобы они не стучали зубами. Когда Итка спрашивала: «Куда мы едем?», ей отвечали: «Мы едем домой».

Иногда Танаис напевала протяжную песню, в которой Итка узнала услышанную в Бронте вдовью колыбельную. «Это наша песня», – сказал ей Саттар, когда она осмелилась снова с ним заговорить. Она не вполне поняла, что он имел в виду: «наша» – это «хаггедская» или «колдовская»? На этот вопрос ей ответил Куница: «Да то и другое, – ухмыльнулся он. – Я пока так себе знаю язык, но вроде там что-то про кошку с выводком. Помогает, если очень надо, чтоб глаза не сбегались в кучку».

Каждый раз, когда звучал этот грустный напев, Итка замечала высоко парящего над их головами ягнятника. Однажды она попыталась повторить то, что случилось на хуторе Гислы, и «полететь» вместе с ним, но у нее ничего не вышло – только ужасно заболела голова. Вечером к ней подошла Танаис:

– Сложно, – сказала она и указала пальцем в небо. – С птицами. Они высоко. Дальше от земли.

– Но у меня получалось, – с досадой ответила Итка. – Я была орлицей.

Женщина подняла тонкие брови и взглянула на Бруно. Вожак почесал подбородок.

– Интересно, – протянул он. – Я поразмыслю над этим на досуге. Тебе не стоит расстраиваться, милая. В борьбе за сильного зверя даже я не могу переиграть Танаис.

Когда они остановились на привал у мелкого пруда, Итка заметила, как Бруно, сидя на берегу, сбривает ножом отрастающие на голове волосы. Остальные собрались вокруг огня, ужиная горячей едой из походного котелка. Она поблагодарила Немтыря за похлебку, отряхнулась от костровой сажи, в которой неведомо как измазалась, и направилась к вожаку.

– Ну, ты возвращайся! – крикнул ей в спину Куница. Она обернулась и, ожидая увидеть на его лице ехидную ухмылку, увидела в нем что-то совсем другое, о чем ей пока не хотелось думать.

Бруно сполоснул лысину водой, но по ней снова расплылись крохотные пятна крови. Итка села рядом и обхватила руками колени. Запели свои колыбельные бесчисленные светлячки, на другом берегу чему-то возмутилась лягушка. Итка глубоко, прерывисто вздохнула.

– Спрашивай, – с улыбкой позволил Бруно. – Мне интересно, с чего ты начнешь.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что я могла бы и не родиться вовсе?

– С самого начала! Хороший выбор, – одобрил он. Вернул клинок в ножны. Задумчиво прикоснулся к бусине в бороде. – Хотя, в сущности, эта история тянется с 1110-го года, когда Хаггеда впервые ответила на наши скромные попытки ощипать ее перья. Ответила так, что на востоке поныне самые страшные сказки – об иш’тарзах, воинственных дочерях смерти. К которым, кстати, принадлежит и любезная Танаис.

Итка оглянулась. У костра темноволосая хаггедка говорила о чем-то с Гашеком. На ее лице было несколько бледных шрамов, самый свежий из которых тянулся от линии волос через широкий лоб к уголку левого глаза. Она, судя по жестам, рассказывала Гашеку именно о нем. Он слушал не отрываясь и время от времени посматривал на свои ожоги. Танаис распустила убранные в пучок волосы и сделала пробор, открыв след, оставленный страшным ударом меча.

– В хаггедской культуре принято гордиться шрамами, – пояснил Бруно, заметив изумление Итки. – Зажившие раны означают, что ты сражался со смертью и победил. Один из моих шрамов – это повесть о том, как я отбил у нее жизнь Марко Ройды. Так что в каком-то смысле вы оба у меня в долгу.

– Как это вышло? – взволнованно спросила Итка. Она слышала очень, очень мало историй о своем отце – и почти все они были обидно короткими. «Он убил много хаггедцев на войне, – рассказали ей. – И его прозвали Крушителем Черепов». «Хорошо владел булавой, – пояснили чуть позже. – Почему-то вернулся домой седым». Она хотела знать, каким он был человеком, но никто, даже Свида, не горел желанием это обсуждать. Итка отчего-то не сомневалась, что Бруно не станет скрывать от нее правду, какой бы она ни была.