Первенцы

Она расчесывала длинные темные волосы и задумчиво глядела куда-то в пустоту. Улыбнулась ему, услышав скрип дверных петель, отложила гребень, спросила, в чем дело. Гашек прочистил горло и сделал шаг в глубину маленькой комнаты. Танаис поднялась с кровати, за ней взметнулось серое облачко пыли. Они молчали, через стенку кто-то хохотал. Хаггедка повторила вопрос, назвав Гашека, кажется, по имени. В ушах как будто застряли пробки, которые кто-то выбивал изнутри. Он сделал вдох, ощутив сладкий запах печеных яблок, резко сократил расстояние и поцеловал ее в губы. Вышло не так смело, как он хотел, но теперь за него думали инстинкты: рука сама легла Танаис на талию, поцелуй стал глубже, объятия – теснее. Он провел ладонью по изгибу ее бедра и почувствовал легкую дрожь в пальцах, а потом пошатнулся от сильного удара кулаком в ухо.

Гашек опешил и не сразу понял, что произошло. Не оставив времени опомниться, она влепила ему пощечину, затем вторую, нисколько не жалея его лица. Напоследок, не сказав ни слова, Танаис развернула его за плечи и вытолкнула вон из комнаты, а Гашек, не успев сгруппироваться, влетел носом прямо в стену узкого коридора. Дверь за спиной шумно захлопнулась. «Только зажило», – посетовал про себя Гашек, вытирая рукавом хлынувшую из ноздрей кровь. Боли он почти не чувствовал – может быть, потому что брага ее притупила. Он решил, что на всякий случай хочет выпить еще, и спустился обратно вниз. Увидев его, Куница в первый раз за долгое время рассмеялся:

– Я смотрю, все прошло удачно!

– Дверью ошибся, – огрызнулся Гашек.

Сиротка без лишних разговоров поставила перед ним полную кружку. Благодарить ее он не стал.

Следующие пару дней он приходил в себя только урывками, и урывки были не из приятных. Все это ужасно о чем-то напоминало, громко зудело в затылке жирной назойливой мухой. Когда его стошнило второй или третий раз за ночь, Гашек отплевался и вдруг застыл, согнувшись над помойным ведром.

Этот звук и вонь, эта грязь и мерзость – все то, что он раньше так истово презирал. «Он пьет от бессилия, – говорил старый Свида о господине Войцехе, – или от страха. Может быть, от того и другого». Гашека вырвало снова, уже не брагой, и ему показалось, что он видит в склизкой жиже кровь. Она вот так же, такими крупными каплями, брызнула из шеи батрака с вилами, которого он убил просто потому, что никто ему не помешал бы. Кто же из них жесток по-настоящему: тот, кто считает, что восстанавливает справедливость, как Бруно, или он, Гашек, зарезавший несчастного смельчака? «И моего отца, – напомнила бы Итка. – Но я почти на тебя не злюсь».

– Итка, – тихо позвал он, с трудом ворочая языком. – Итка!

Страх, бессилие и тишина. Нет правильных ответов на его вопросы – задавшись ими, он уже проиграл.

Глава 23. Королева пентаклей

Усталость тонула камнем в горячей воде. Итка уже и забыла, каково это – не торопясь, почти даже расслабившись целиком помыться в бадье. Простое удовольствие, маленькое, но сейчас – самое желанное. А вороная, наверное, теперь жадно набросилась на еду и воду. «Прости, – подумала Итка, когда поняла, что цель уже близко, – я не щадила тебя, но так нужно». Добравшись до Тильбе, она не рассчитывала на теплый прием, но получилось совсем уж странно.

Ей открыли ворота, когда она назвала свое имя, но дальше пускать отказались: человек, в которого въелся запах мокрой собачьей шерсти, посмотрел сверху вниз, с подозрением. «Стой здесь, я доложу госпоже, – махнул он на нее рукой и, развернувшись, крикнул показавшейся в глубине двора группе батраков: – Эй, видел кто-нибудь Сорванца?»

Однако вместо Нишки Тильбе ее встретил суетливый и страшно чем-то раздосадованный старик, в котором она без труда признала здешнего управляющего. «Ты еще кто такая? Кто пустил?» – сдвинул он лохматые брови. Она, уже распаляясь от нетерпения, объяснила снова и, не дожидаясь ответа, обошла старика и направилась к крыльцу. «Стой, а парень тогда где?» – неожиданно крепко схватил ее за рукав управляющий. Итка вырвалась, оставив клочок ткани в его кулаке, и что-то прокричала старику в лицо – она была тогда так взвинчена, что теперь не могла даже вспомнить собственных слов. Слуга отпрянул от нее, как от чумной, заворчал себе под нос и, дергая руками, посеменил к конюшням. Следом молнией пронесся псарь и догнал старика у самого денника, потянув за ворот. В поднявшуюся между ними ругань она уже не вслушивалась: мрачная, как туча, перед ней возникла Нишка Тильбе.

Взгляд, которым госпожа ее осмотрела, в иной ситуации считался бы оскорбительным, но им обеим тогда было не до церемоний. Представляться заново тоже не пришлось – слуги уже обо всем доложили. «Какого цвета было платье, в котором Берта позировала Драгашу Гроцке?» – с тяжелым вздохом спросила Нишка. «Серого, – отвечала она, вспоминая грубоватую ткань семейной реликвии, которую ей давали пощупать в детстве, – но бабка попросила сделать его алым». Госпожа Тильбе вздохнула снова, уже раздраженно: «Ну, и где же тебя носило?»