Первенцы русской свободы

Перед нами — три тетрадочки, три песни («три песни дурной поэмы разорвал Горчаков» — так записал Грот). Каждая тетрадка, в четвертушку писчего листа серой, с синеватым оттенком, бумаги, сшита цветной шелковинкой. Исправлений почти нет, немногие из них сделаны самим Пушкиным. Экземпляр, перебелённый начисто и — надо думать — поднесённый автором своему другу. Среди пушкинских автографов Горчаковского архива имеется и ещё один подносный, нарядный автограф «Послания к Батюшкову»[685]: на нём полностью Пушкин прописал «Александру Михайловичу Горчакову». Палеографические особенности рукописи, водяные знаки (1813 г.) не имеют большого значения, ибо они свидетельствуют лишь о том, раньше какого срока рукопись не могла быть переписана набело. А для суждения о том, когда поэма была написана, придётся обратиться к иным доказательствам. Можно было бы сослаться и на приведённые Гаевским рассказы лицейских товарищей Пушкина, которые относили «Монаха» к первым двум годам лицейской жизни Пушкина и никак не позже 1814 г. Показания Гаевского не всегда точны, но это хронологическое приурочение «Монаха» к раннему лицейскому периоду следует принять, ибо оно подтверждается наблюдениями над почерком, детски красивым и неустойчивым, над языком, ещё связанным архаизмами, над стихом, ещё неуклюжим, над стилем, ещё не дающимся автору. В 1815 г. Пушкин так уже не писал. Одно достоинство следует отметить в произведении 13—14-летнего автора: совершенство композиции всей поэмы. Остановимся сейчас ещё на некоторых соображениях, заставляющих относить «Монаха» к 1812—1813 гг., но не дающих возможности уточнить датировку.

Источники творческого воображения, создававшего «Монаха», сводятся к трём группам впечатлений. Первая группа дана чтением и изучением литературных образцов; вторая — созерцанием картин, которые Пушкин видел на стенах дворцовых покоев, и гравюр, которыми была так богата французская книга XVIII века, и, наконец, третья возникла из непосредственных возбуждений реальной действительности. Несколько слов о действительности, питавшей эротику 13—14-летнего мальчика, воспитанника закрытого учебного заведения, которое казалось ему монастырём. Чувственные вожделения, давшие реальную основу эротике «Монаха», шли от сцены домашнего театра графа Варфоломея Васильевича Толстого. 2 сентября 1815 года лицейский товарищ Пушкина Илличевский писал из Царского Села своему другу Фуссу в Петербург: «Описать ли тебе, как я провожу время? — Наше Царское Село в летние дни есть Петербург в миниатюре. И у нас есть вечерние гулянья, в саду музыка и песни, иногда театры. Всем этим обязаны мы графу Толстому, богатому и любящему удовольствия человеку. По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли — ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие»[686]. По словам Гаевского, «лицеисты… вместе с другими посетителями засматривались на первую любовницу доморощенной труппы Наталью, которая однако же была плохою актрисою»[687]. Вот этой-то Натальей и была уязвлена чувственность 13—14-летнего поэта. Яркую характеристику эротического увлечения Пушкина крепостной актрисой даёт его «Посланье к Наталье»[688], появившееся в печати в полной редакции только в 1905 г. Подросток-поэт ещё далёк от физиологической близости к женщине и не наяву, а только в воображении дерзает пламенной рукой ласкать белоснежну полну грудь и только во сне видит с собой милую в лёгком одеянии,— «робко, сладостно дыханье, белой груди колебанье, снег затмившей белизной». Автор послания не без некоторого стыда и сам сознаётся, что он впервые чувствует себя влюблённым.

Миловидной жрицы Тальи[689]

,Видел прелести Натальи,
И уж в сердце — Купидон[690].
Так, Наталья, признаюся,
Я тобою полонён,
В первый раз ещё (стыжуся)
В женски прелести влюблён…

(I, 5)