Первопроходцы

– Не велено казакам торговать! – напомнил Пушкин, отодвигая в сторону паевую долю Михея.

– А кабалиться в путь велено? – спросил Стадухин. Глаза его начали разгораться.

Воевода посмотрел на него долгим, пронизывающим взглядом:

– Смотри у меня! Я не Головин. У меня батоги в полтора аршина, и бью не хуже мастера.

Он постучал колокольчиком по столу. Вошли два молодца в жупанах, уставились на него, как псы на хозяина.

– В казенку, пусть остынет! – указал на Михея и отвернулся, разглядывая привезенных соболей.

Стадухин стряхнул с себя холопские руки, с пламеневшим лицом пошел впереди приставов. Они за его спиной посмеивались, что ведут в самую лучшую и теплую. Привели в свежесрубленную тюрьму, забрали саблю, нож, кушак, открыли толстую тесовую дверь в темную камеру. Михей привалился спиной к стене, медленно сполз, скрежеща кожей парки, сел на земляной пол. Вспоминая встречу с воеводой, удивлялся: не спорил, не буянил, словно был очарован ласками жены, но вместо награды попал в застенок. За что, про что? Тупо глядя в темень, почувствовал шевеление, перевел глаза, понял, что не один.

– Помнишь меня? – спросил чей-то голос. – Гришка Татаринов, на Куте встречались.

Стадухин тряхнул головой, огляделся. В камере разъяснились полдюжины теней. Под боком у него сидел казак. Глаза только начинали привыкать к мраку.

– Ты-то за что? – спросил рассеянно.

– При тебе в верховья Лены Мартынку Васильева посылали, его сменил Курбатка Иванов.

– Помню! – поддакнул Стадухин. – При Пояркове и Головине терся.

– Дотерся! – выругался Гришка. – Выехал с казной на Куту, оставил в острожке десяток служилых, а браты их обложили. Мы с Васькой Бугром собрали сотню промышленных, отбили их, братов заново подвели под государя. А Курбатка стал требовать, чтобы новый острожек ставили по воеводскому указу. Отказали! Так он в благодарность – послал жалобную челобитную. Мы с Васькой и подвернулись под руку новому воеводе, здесь, в Якутском.

– Васька-то где? – тряхнул бородой Стадухин, окончательно приходя в себя.

– Ночевал! Увели незадолго… А тебя за что?

– Свои животы отдал промышленным на Индигирке. Они мне – четыре сорока соболей по уговору. А воевода забрал, не пойму зачем?

– Дал бы сорок в поклон – не забрал бы! – сипло буркнул знакомый голос из другого угла.

Озадаченно помолчав, Стадухин спросил:

– Зараза, что ли?

– Я! – ответил Пашка Кокоулин, желчный и своевольный казак, часто не ладивший с приказными.

– Еще чего! – приглушенно ругнулся Стадухин. – Уходил своим подъемом, сто соболей явил, под добычу кабалился.

– Все так думали, потому сидим. Плетью обуха не перешибешь! – кто-то гнусаво и жалобно просипел из тьмы, потом закашлял. Глаза привыкли к сумраку, Михей всмотрелся узнал сжавшегося в комочек Дружинку Чистякова. – Со мной новый воевода и разговаривать не стал – сразу велел бросить в тюрьму.

– Каждому начальствующему дураку кланяться – спину сломаешь! – сипло буркнул Зараза. Он был непомерно широкоплеч для своего роста и сильно сутул, будто тяжесть жил и плеч гнула к земле.

Дверь распахнулась, осветив сидевших, вошел Бугор без кушака.

– Васька? – не вставая, окликнул его Стадухин.

Бугор присел рядом.

– Давно не виделись… Сказывают, новую реку открыл?

– За то и наградили! – горько усмехнулся Стадухин. – Ты-то чего опять учудил?

– Отказался острог ставить для Курбатки, потом пьяный письменного лаял! – рыкнул казак. – Не сдуру! За дело! Я первый на Лену пришел, Ленский волок открыл. А он кто?

– Не первый, – не удержавшись, съязвил Михей, – но прежде меня. А наградили поровну.

В одной тюрьме со Стадухиным оказались в общем-то самые отъявленные дебоширы из старых ленских казаков, не имевшие ни домов, ни семей. Они придвинулись к нему, стали расспрашивать о дальних реках и Колыме. От вынужденного безделья Стадухин говорил им больше, чем другим, рассказывая, вспоминал, как летними ночами скользит по верхам Великого Камня солнце, как золотисто-желта и богата птицей тамошняя тундра, как на восходах и закатах розовеют песчаные косы и водовороты Колымы. Сам с горечью думал, что если бы не Арина, то лучше бы не возвращаться в этот завшивевший от новой власти край.

На другой день казак повел заключенных за острожную стену. Казенного кормления им не полагалось, узники питались от даров или подаяний. Стадухина встретил Семен Шелковников с хмельными казаками Артюшкой Шестаковым и Бориской Прокопьевым. Они гуляли, собирая вокруг себя толпы слушателей. Все трое сочувствовали Михею и Дружинке, обещали замолвить слово перед начальствующими, передали каравай хлеба, две печеные рыбины. Ваське Бугру приносил еду брат Илейка. Иные из заключенных просили милостыню, потом соборно ели собранное.