Первые славянские монархии на северо-западе Европы

Сопоставляя между собой старые монастырские и церковные летописные заметки, мы находим между ними то замечательное различие, что некоторые из краковских заметок касаются последних годов IX века: определяют время правления Лешка, год вступления (913) на польский престол Земомысла, время рождения (931) Мечислава, занимаются описанием сношений с некоторыми чешскими князьями; напротив, древнейшие Гнезненские записки все начинаются изложением обстоятельств сватовства Мечислава за Дубравку. Можно думать, что обитатели Малой Польши сохранили эти воспоминания еще из поры своей самостоятельности и независимости от полян. Летописец называет князя полян Попела царем и повелителем царей, а это можно объяснить так, что князь полян тогда уже подчинил своей власти других коленных князей, живших поблизости Гнезна. С другой стороны, Попел называется князем только округа гнезненского[206], из чего видно, что в других округах были тогда другие князья; так, мы знаем в Вислице князя Вислава Красивого, происходившего из племени князя Попела. Основателем могущества полян является, по преданию, Земовит, от которого идет новая династия Пястовичей; он распространил границы своего княжения далее, чем кто-либо до него. При всей скудости и отрывочности известий можно, однако, вывести, что князьям колена полян пришлось пережить продолжительный период объединения колен ляшских под своей властью, период борьбы с независимыми родовыми и коленными старшинами, что первоначальная история Польши носит тот же характер, что и история Чехии. Нет сомнения, что ко времени Болеслава внутренняя работа собирания земли была кончена и княжеская власть приобрела уже известную степень устойчивости. Судить о свойствах княжеской власти конца Х и начала XI века мы не можем за недостатком современных памятников; но если допустим, что большая часть податей, многочисленных служебных обязанностей и коронных регалий, как они являются по памятникам XII века, лишь мало-помалу, с течением времени, приобретаемы были княжеской властью, то право суда, требование военной службы и известного размера податей – останутся, по всей вероятности, древними прерогативами княжеской власти. Но нельзя отрицать, что значение власти прежде всего основывалось в это время на личных достоинствах князя. Если это был человек с сильным характером, власть его могла доходить до деспотизма; если он был слаб, шляхта волновалась и ограничивала права его. Галл хвалит нелицеприятие Болеслава. Одинаково относился он к кмету и шляхтичу, тому и другому давал скорый суд и расправу. Обвиняемый шляхтич не смел ни под каким предлогом не явиться на княжеский суд; обладая живым и страстным характером, он многих панов присудил к смертной казни, в чем после раскаивался, к суровым упрекам присоединял иногда и ручную расправу. Таковы черты, рисующие отношения княжеской власти к шляхте[207].

Разница между шляхетским и кметским сословием основывалась на неодинаковых свойствах владения землей. Было независимое и зависимое владение; если независимое владение было велико и обнимало зависимые владения, то оно составляло доминиум. Владельцами независимыми были лехи или шляхта, владельцами зависимыми были кметы. Пользование землей обязывало всех к разным государственным повинностям и военной службе. Военная служба первоначально могла рассматриваться скорее как право свободного человека, чем как обязанность. Крупные собственники с радостью шли за князем в поход, так как богатая добыча привлекала каждого, вообще военная жизнь соответствовала тогдашним вкусам. Как высшее сословие, шляхта стоит близко к князю; из шляхтичей состоял высший суд при дворе его, шляхта составляла зерно войска, почетнейшую и лучшую часть его, военную конницу.