Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

И автор записок и самые «Записки», разумеется, вымышлены. Тем не менее такие лица, как сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество. Я хотел вывести перед лицо публики, повиднее обыкновенного, один из характеров протекшего недавнего времени. Это – один из представителей еще доживающего поколения. В этом отрывке, озаглавленном «Подполье» (то есть первой части «Записок». – Л. Б.), это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде (курсив везде мой. – Л. Б.). В следующем отрывке (то есть части II. – Л. Б.) придут уже настоящие «записки» этого лица о некоторых событиях его жизни». Таким образом, первый отрывок (часть I) должно считать как бы вступлением к целой книге, почти предисловием[59].

Содержание примечания Достоевского подвергалось анализу, поскольку оно имеет отношение к стилю речи Человека из подполья, его уникальному сознанию и его литературным и общественно-историческим корням. Однако форму этого вступления и язык, которым оно написано, исследователи, как правило, обходили вниманием. В тех редких случаях, когда пролог к «Запискам из подполья» упоминается в критической литературе, чаще всего предполагается, что в нем звучит голос, принадлежащий Достоевскому, а не имплицитному или воображаемому автору. Критики с давних пор предполагали, что мы имеем дело с аутентичным авторским предисловием, т. е. предисловием, написанным от лица автора. В конце концов, Достоевский подписал его собственным именем.

Критическая литература сосредоточилась на «что?», а не на «как?» вступления Достоевского. Критики предполагают, что краткое авторское обрамление нарратива Человека из подполья является достаточным средством определения исторического, психологического, философского и этнического контекста этого нарратива. Например, анализируя завершение нарратива Человека из подполья, Роберт Луис Джексон замечает беглое, но явное совпадение между авторским замыслом и словами Человека из подполья, которое связывает их с автором введения.

Последний абзац «Записок из подполья», начинающийся со слов «Даже и теперь, через столько лет, все это как-то слишком нехорошо мне припоминается», выглядит почти как монолог отдельного хора. Здесь разочарованный идеалист оглядывается на свою встречу с Лизой через шестнадцать лет раскаяния и страданий, имея преступление на своей совести: «никогда, никогда не вспомяну я равнодушно эту минуту». В этих словах Человека из подполья уже нет ни каламбуров, ни парадоксов. Он дистанцируется от описываемых событий и вписывает свою личную трагедию в общий широкий культурный и социальный контекст. Он определяет себя как антигероя. Кажется, в его тоне начинает звучать спокойная объективность примечания-предисловия или пролога к «Запискам из подполья» [Jackson 1981:41].

Ральф Мэтло также считает, что пролог написан от лица Достоевского. Утверждая, что Аполлон, слуга Человека из подполья, сшит на одну колодку со своим хозяином, Мэтло замечает: