Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Если можно верить свидетельству рассказчика, в портрете Аполлона под маской человеческого достоинства проступают те же злобные, садистские черты, которые характерны для рассказчика… Таким образом, он является продолжением личности рассказчика, если можно так выразиться, доказательством широкой распространенности таких людей в современном мире, и вновь отсылает читателя к примечанию Достоевского (курсив мой. – Л. Б.) [Matlaw 1969: 193].

Подобно Джексону, Г. С. Морсон рассматривает заключительные слова повествования в свете вынесенного в подстрочное примечание вступления и связывает и то, и другое со скрыто звучащим голосом самого Достоевского: «Точно так же, как первое слово, автору принадлежит и последнее» [Morson 1994: 37]. Аналогичное предположение делает и Джеймс Скэнлэн:

… Достоевский использовал «Записки из подполья» для того, чтобы создать (Человека из подполья. – Л. Б.) как один из способов полемики с модной тогда концепцией эгоизма, выдвинутой разумными эгоистами. Эта интерпретация подтверждается загадочной аннотацией Достоевского (т. е. вынесенным в подстрочное примечание вступлением. – Л. Б.), в котором он пишет, что такие люди, как Человек из подполья, «не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество» [Scanlan 2002: 62].

Тот же тезис повторяет и Джозеф Франк:

Человек из подполья – не только морально-психологический тип, чей эгоизм Достоевский желает разоблачить; это также социально-идеологический тип, чью психологию необходимо рассматривать как тесно связанную с идеями, которые он принимает и согласно которым пытается жить <…> Достоевский, как мне представляется, открыто указал на эту сторону его характера в подстрочном примечании к заголовку повести <…> Примечание Достоевского <…> было попыткой предупредить аудиторию о сатирическом и пародийном характере его замысла, но оно было слишком косвенно, чтобы достичь этой цели (курсив мой. – Л. Б.) [Frank 1986: 314–316].

Понимание подписи Достоевского Джоном Джонсом («такое же художественное средство, как любое другое») противостоит этой традиции и уходит корнями во времена Н. Н. Страхова. Он дает ценный ключ к пониманию возможности полифонии во введении к «Запискам из подполья». В отличие от Джексона и Морсона, Джонс считает, что голоса в начале и конце повествования отличны друг от друга: