Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Затем рассказчик пытается пересказать содержание «опасной» поэмы, но оказывается не в состоянии. Она совершенно недоступна его пониманию, поскольку аллегорична и написана метафорическим языком, который Антон Лаврентьевич с его мировоззрением не в состоянии осмыслить[97]. Может быть, дело в том, что рассказчик – отчасти также человек 1860-х годов, уверовавший в то, что сапоги ценнее поэзии? Именно Антон Лаврентьевич, равным образом принадлежащий к обоим поколениям, генерирует третью сюжетную линию романа.

В рамках нашего анализа почти невозможно остаться в пределах введения, поскольку оно переходит в собственно текст, становясь его составной частью. Отсюда его любопытный двойной заголовок: «Вместо введения» и «Глава первая». До сих пор предисловия Достоевского исполняли полезные функции подготовки читателей к тому, что они встретят в последующем нарративе. Нам дают представление о жанре произведения, знакомят с типом дискурса, с которым мы далее будем иметь дело в тексте, или дают возможность заранее увидеть некоторые взаимоотношения персонажей или нити сюжета, которые мы вскоре встретим в тексте. Будь то в предисловии от лица вымышленного автора/редактора к «Запискам из Мертвого дома» или гибридном, вынесенном в подстрочное примечание прологе Достоевского к «Запискам из подполья», вводный материал был отделен от художественного нарратива. Подобно животным, изображенным в миниатюрах на страницах «Чудес востока», которые композиционно заключены в рамки, они образуют связное целое сами по себе. Они дают намеки относительно основного текста, их актуальность вытекает из сопровождающего дискурса. Однако в «Бесах», можно сказать, метафора о звере реализовалась. Чудовища бродят по страницам романа и пожирают все и вся, что попадается им на глаза[98]. Здесь введение к роману напоминает миниатюры с разбитыми рамками в «Чудесах востока». Рамка разбита, и зверь беспрепятственно бродит по странице. В «Бесах» рассказчик бродит по страницам своей хроники. Он вездесущ. Он перешагнул пределы введения и появляется повсюду, даже, как ни парадоксально, там, где он отсутствует[99]. Как следствие, и мы вынуждены бродить по тексту вместе с Антоном Лаврентьевичем, вырываясь из границ рамки (главы первая и вторая), чтобы обитать в тексте в целом и проследить третью сюжетную линию «Бесов».

В Главе первой/«Вместо введения» нас знакомят с нашим рассказчиком (что само собой разумеется), с объектом его пристального внимания – Степаном Трофимовичем и собравшимся вокруг него «Клубом». В число его членов входят Шатов, Липутин, Виргинский, Лебядкин, Лямшин и Антон Лаврентьевич Г-в. К концу повествования Шатов и Лебядкин оказываются убитыми. Липутин, Виргинский и Лямшин арестованы в связи с их соучастием в террористическом заговоре Петра Степановича. Степан Трофимович умирает в дороге (в заключительном рамочном нарративе). Шатов убит сыном Степана Верховенского, Петром. Лебядкин вместе с женой Марьей Тимофеевной и ее служанкой убиты наемным убийцей Федькой Каторжным, бывшим крепостным Степана Трофимовича. Федька также убит. Сестра и невестка Виргинского, а также еще один заговорщик и дурак, Толкаченко, арестованы. Но и дальше дело не идет на лад.

Хотя шут-губернатор Андрей Антонович фон Лембке погибает, пытаясь спасти старуху на пожаре, являющемся плодом умысла Петра Степановича (на дубовую голову фон Лембке падает дубовая доска), другие умирают менее драматичным или мелодраматичным образом. Марья Шатова и ее новорожденный ребенок умирают от послеродовых осложнений, а Алексей Кириллов и Николай Ставрогин, два главных героя апокалиптической линии романа, кончают с собой, хотя и причины их поступка диаметрально противоположны: один – чтобы доказать, что он бог, другой – чтобы доказать, что он ничто. Таинственный и эксцентричный радикал Шигалев (который объясняет вслух извращенную логику движения)[100] исчезает со страниц романа без слов. Его конец, возможно, самый страшный[101].

Если не учитывать различных третьестепенных персонажей, нас ставят перед тем фактом, что последний из жителей города, оставшийся в живых, – это рассказчик-хроникер Антон Лаврентьевич Г-в. Возможно, он – самый хитрый черт из них всех: поскольку он наиболее образован литературно (он желает быть писателем, подтверждением чего служит текст, который мы читаем, и множество указаний на это стремление, встречающихся на его страницах). Его точка зрения доминирует. Возможно, впрочем, Антон Лаврентьевич по-своему еще более коварен, чем Петр Степанович[102]. Нам известно, что Петр Верховенский виновен, но мы не можем знать этого о рассказчике, он оставляет нас в неведении по этому вопросу.