Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Как мы замечаем в начале повествования, в начальной части его рамки – Главе первой / «Вместо введения», Антон Лаврентьевич находится в близких отношениях и с главными деятелями старшего поколения, и с молодыми зачинщиками хаоса. Кроме того, он сохраняет достаточно бесстрастную нарративную позицию относительно событий и действующих лиц, включая тех, к кому он наиболее близок (например, Степана Трофимовича). Он заявляет, что стремится в своей хронике к объективности, что в достаточной степени объясняет то чувство всеведения, которым веет от его то кажущегося объективным, то сказового дискурса после завершения первой части. Но его объективность небесспорна, что доказывают первые слова текста.

Всеведение Антона Лаврентьевича зиждется на его способности создавать иллюзию собственного всеведения. Как указывает Александров, «…рассказчика в “Бесах”, возможно, лучше всего рассматривать как персонажа, осознающего себя автором, который, причем, использует романные приемы, аналогичные применяемым Достоевским при написании романа»[103]. В своем анализе Александров «учитывает металитературное измерение нарративной стратегии романа, а именно: его сниженную сказовую установку, которая наиболее явно выражена в Главе первой / «Вместо введения», где задается этот паттерн (как обычно бывает в нормальном предисловии), и, что наиболее важно, «практически во всех сценах, которые рассказчик не видел» своими глазами [Alexandrov 1984: 244–245]. Большинство сцен, в которых главные заговорщики или носители идеологических или метафизических смыслов (Ставрогин, Шатов, Кириллов) действуют наедине друг с другом, по определению доступны для Антона Лаврентьевича только по косвенным сведениям. Это, как выражается Александров, «вероятные домыслы», которые едва ли могут быть истолкованы так, как это пытается сделать рассказчик, озаглавивший свое повествование «Хроника».

Описывая сцены, которые происходили в его отсутствие, Антон Лаврентьевич использует оговорки вроде «я думаю», «я полагаю», «по моим догадкам…» и «полагаю, я могу положительно утверждать». Они выполняют две функции. Они создают иллюзию его объективности, искренности и кажущегося всеведения. В то же время они показывают, насколько он необъективен и не всеведущ на самом деле. Как полагают Фицджеральд и Александров, рассказчик играет более значимую роль, чем самопровозглашенный «хроникер» описываемых им событий – обозначение, которое Вейнер полностью отвергает [Weiner 1998:120]. Кроме того, он – автор текста. То есть он сочиняет, придумывает, реконструирует. Однако это мнение может быть чересчур лестным.

Перед нами встает вопрос: описаны ли на самом деле сцены, при которых Антон Лаврентьевич не присутствует, на основании сведений, сообщенных другими лицами (например, Степаном Трофимовичем), или они сочинены Антоном Лаврентьевичем на основе послезнания о развитии событий и знания характеров действующих лиц? Александров предполагает третью возможность – рассказчик умышленно описывает сцены, при которых он присутствовал, так, будто его там не было, поскольку он не хочет, чтобы читатель знал, что на самом деле он там присутствовал [Alexandrov 1984: 250]. Но к чему Антону Лаврентьевичу вычеркивать себя из ключевых сцен романа?

Александров предполагает, что рассказчик-хроникер манипулирует действием таким образом «с тем, чтобы читатель оказался втянут в роман как участник» [Alexandrov 1984: 251]. Это тоже чрезмерно лестное мнение. Как читатели, мы должны спросить себя, в какой степени рассказчик дурачит нас, в какой мере мы становимся жертвами дискурсивных манипуляций, цель которых на самом деле – усыпить нашу бдительность, внушив чувство уверенности относительно способностей Антона Лаврентьевича как рассказчика на всем протяжении нарратива и во всех его разнообразных нарратологических ролях (имя которым, по мнению Джина Мура, – «легион»)[104] [Moore 1985:

51-65]. Таким образом, введение и первая часть романа является рекламной кампанией, цель которой – убаюкать читателей. Благодаря характеру рассказчика, его добросовестности и редкой способности отождествлять себя с персонажами и одновременно дистанцироваться от них читатели заключают с ним договор о доверии, на котором он строит остальную часть нарратива.