Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Нарративное обрамление «Мальчика у Христа на елке» представляет собой порядок дискурса, совершенно отличный от рамочных нарративов второй половины XIX века вообще и от примеров, которые мы анализировали выше в связи с созданными ранее произведениями Достоевского. Нормальным считалось создать рамку, в которой открывающая часть вымышлена, как и вставное повествование внутри нее. В качестве примера можно привести «Первую любовь» Тургенева (1860), если вспомнить более позднюю эпоху, чеховскую трилогию: «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» (1898). Однако открывающая часть у Достоевского не вымышлена. Следовательно, она лишает художественный дискурс богатств рамочных нарративов. Не возникает и третьего сюжета из взаимодействия между рамкой и вставным повествованием. Более того, тенденциозность Достоевского в «Мальчике у Христа на елке» выражена так откровенно, что «Мальчик» может наглядно демонстрировать, почему Достоевский при выстраивании нарратива чаще всего склонен говорить чужим голосом. Когда Достоевский говорит от своего имени, он оказывается склонен высказывать мораль своего нарратива чрезмерно прямолинейно. Он исключает альтернативные толкования и оставляет последнее слово за собой. По-другому дело обстоит, когда Достоевский использует фикциональные предисловия.

III. «Мужик Марей»

На следующий месяц, в первой записи февральского выпуска «Дневника писателя» за 1876 год, Достоевский сделал шаг вперед по сравнению с «Мальчиком». Нельзя сказать, чтобы он отказался от сентиментального тона. В «Мужике Марее» и апелляция к эмоциям читателя, и использование аутентичного авторского голоса напоминают о «Мальчике». Однако Достоевский сделал контекст нарратива более сложным и, следовательно, эстетичным. «Марею» предшествует публицистическая статья Достоевского, озаглавленная «О любви к народу. Необходимый контракт с народом»[117]. Она задает тему короткого рассказа, в котором Марей предстает конкретным воплощением абстрактных рассуждений Достоевского в предварительном предисловии «О любви к народу».

Достоевский еще более усложняет взаимоотношения между рамкой повествования и самим повествованием. После подготовительной статьи «О любви к народу» в «Мужике Марее» имеется краткое вступление от лица автора. За ним следует рамочный нарратив автобиографического характера, внутри которого и происходит вставное повествование об авторе и Марее. Это зал, полный зеркал, в отражениях которых можно найти более глубокое понимание цели, которую Достоевский ставит перед собой в «Дневнике писателя».

После предварительного знакомства читателей с одним из критических тезисов Достоевского об отечестве (отдаленность высших классов и интеллигенции от простого народа) им наглядно показывают, какую пользу можно извлечь из возобновления связи с народом. Свидетельством служит мужик Марей. Достоевский начинает в развлекательном ключе (критикуя свою собственную статью «О народе»), а затем переходит к представлению своих доказательств при помощи нарратива:

Но все эти professions de foi, я думаю, очень скучно читать, а потому расскажу один анекдот, впрочем, даже и не анекдот; так, одно лишь далекое воспоминание, которое мне почему-то очень хочется рассказать именно здесь и теперь, в заключение нашего трактата о народе. Мне было тогда всего лишь девять лет от роду… но нет, лучше я начну с того, когда мне было двадцать девять лет от роду [Достоевский 1981: 42].

Это достаточно нейтральное по тону высказывание, с помощью которого дневниковая персона Достоевского обращает внимание читателей на что-то более удобочитаемое, чем его пространные рассуждения о том, что не так с Россией и где лежит путь к исправлению. Он переходит к художественному повествованию. Не один, а два раза. Сначала он дает автобиографический очерк о том, как жил на каторге. Его воспоминания относятся к 1850 году, когда он впервые ступил за тюремный частокол. Затем рамочный нарратив переходит к вставному повествованию, которое сдвигает время действия еще дальше назад – на сей раз в 1830 год. В этом случае, как и во многих других эпизодах в прозе Достоевского, этот переход делается для того, чтобы воссоздать текущий исторический момент[118].

Был второй день светлого праздника… Я скитался за казармами, смотрел, отсчитывая их, на пали крепкого острожного тына, но и считать мне их не хотелось, хотя было в привычку [Достоевский 1981: 42].