Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского

Чтобы оценить, насколько необычно предисловие Достоевского – не только для его собственного творчества, но и вообще для литературы, – обратимся опять к Женетту, который покажет этот вопрос в надлежащем контексте. В своей книге он дает неформальную двойную типологию предисловий. Мы анализировали их в начале настоящего исследования: авторские, аллографические и акториальные, а также аутентичную, фикциональную и апокрифическую форму каждого из этих трех типов[147]. Достоевский почти повсеместно использует фикциональную разновидность авторского предисловия. Один раз (в «Записках из Мертвого дома») мы встречаем в его творчестве аллографическое вступление, а акториальная форма исподволь задействована во многих его произведениях, в которых рассказчик также играет какую-то неопределенную роль в сюжете. В своем обзоре литературы Женетт ни разу не обнаружил предисловия, которое бы относилось одновременно к этим двум типам. Но именно к ним относится предисловие Достоевского. В нем перед читателями предстает сочетание авторского пролога, в котором автор снимает с себя ответственность за дальнейший текст, фикционального аллографического предисловия и даже фикционального акториального вступления. Как указывает Женетт, все эти подтипы обычно представляют собой четко различающиеся поджанры введений, которые не пересекаются между собой [Genette 1997:184–188]. Во вступлении к «Братьям Карамазовым» Достоевский вывел свою литературную персону и вымышленного рассказчика-хроникера, которые совместно совершают речевые акты в диалогической форме, т. е. в виде сценографированной свободной косвенной речи. Это уникальный случай среди предисловий, поскольку в нем звучит двух– и даже трехголосие.

Однако будет недостаточно отдать предисловию Достоевского к «Братьям Карамазовым» чисто формальную дань. В нем есть нечто большее, чем виртуозное исполнение на несколько голосов. Сущность предисловия «От автора» требует большего, чем анализ скрытого в нем диалога между типами авторов – мастером и новичком. Важное значение имеет то, по ходу действия, что маска имплицитного автора (мастера) спадает. У нас закрадывается подозрение, что беспокойство бедного новичка на самом деле испытывает не кто иной, как сам Достоевский. Авторы идут на значительный риск, когда отдают свои произведения на суд разношерстной и независимой аудитории. Оказывается, великие писатели тоже могут испытывать такое беспокойство даже в своих самых последних «первых словах».

Заключение

Мы начали это исследование с рассмотрения разнообразных заголовков, которыми Достоевский снабжал свои предисловия. Мы заканчиваем его анализом разнообразия форм этих предисловий и размышлениями о том, почему они столь разнообразны. Многообразие типов введений бросается в глаза. Они могут быть вынесены в подстрочное примечание. Иногда они включены в первую главу. Они могут быть отгорожены от последующего повествования, будучи самостоятельными законченными повествованиями. Поначалу они могут выглядеть как соответствующие принятым правилам, но внезапно порывают с ними. Внутри дискурса звучат несколько голосов. Читателей (с помощью заголовка предисловия или подписи к нему) наводят на мысль, что говорит авторская персона, но затем они обнаруживают приметы, которые указывают на другие голоса.

Три произведения Достоевского, написанные от первого лица, не содержат введений: «Униженные и оскорбленные», «Игрок» и «Подросток»[148]. Три романа, написанные от первого лица, имеют обычные введения – обычные в том смысле, что при первом их прочтении читатель может найти информацию, полезную для понимания некоторых основных элементов последующего текста: «Село Степанчиково», «Записки из Мертвого дома» и «Бесы». А три романа имеют необычные предисловия – каждое из них необычно по-своему: «Записки из Мертвого дома», «Записки из подполья» и «Братья Карамазовы»[149]. Во всех трех романах Достоевский экспериментирует с поджанром предисловия каждый раз на новый лад. Результаты этих экспериментов отличаются друг от друга.