Во всех своих разных жизнях я всегда писала письма Линде. Я отправляла их из своей комнаты в Хэверли и из квартиры, где жила, когда была Люси. Сообщала ей то, о чем, как предполагалось, никто не должен знать: свой адрес, свой телефонный номер, каждое новое имя, которое мне давали. Чернильные строки бежали по белым прямоугольникам бумаги. Когда я была маленькой, жадно спрашивала: «У тебя есть новая лучшая подруга? Донна? Твоя мама родила еще одного ребенка? Ты приедешь навестить меня?» Отдавала письма главной надзирательнице, спрашивала ее, знает ли она Линдин адрес, спрашивала, точно ли она знает его, и выслушивала, как она отвечает: «Да, да, она получит это письмо, не беспокойся, Кристина». Но Линда так никогда и не написала мне ничего в ответ. Я продолжала писать ей, а она продолжала не отвечать. Иногда я воображала, что письма просто лежат в кабинете главной надзирательницы на полке, стянутые резинкой, потому что на самом деле она не знает адреса, просто не хочет говорить. Думать так было легче. Это не Линде плевать на меня. Просто она так и не узнала, как я живу. В последний раз написала ей, когда Молли была еще совсем маленькой, когда я только-только стала Джулией. «Наверное, ты даже не получаешь эти письма. Наверное, ты больше не живешь по этому адресу. Я просто хотела сказать тебе, что у меня родилась девочка. Я назвала ее Молли Линда».
Когда Молли спустилась вниз, в дверь снова позвонили, и Линда коснулась моего плеча.
— Послушай, — сказала она, — в следующие полчаса или даже больше тут будет полный хаос. Родители будут забирать детей из моего семейного детсада.
— Мы пойдем, — сказала я.
— Тебе не обязательно уходить. Я имею в виду — если ты не хочешь. Если ты не против дать мне полчаса, чтобы закончить дела, тут станет поспокойнее. Молли пока может поиграть с другими детьми. Они… ну, ты сама видишь… — Линда неопределенно махнула рукой, и я задумалась о том, что она имела в виду. «Они носятся как угорелые?» «Они не совсем одеты?» «Они множатся, пока мы тут болтаем?» — Но если не хочешь оставаться, иди. Поступай так, как тебе хочется. А мне нужно заняться всем этим.
Линда открыла дверь, поприветствовала стоящую на пороге женщину и передала ей малыша с рук на руки. Тот немедленно заплакал. Молли подошла и встала рядом со мной.
— Не хочешь остаться здесь ненадолго? — спросила я ее.
Молли посмотрела через кухонную застекленную дверь в сад, где несколько ребятишек играли с мячами и обручами в тусклом предвечернем свете.
— Хочу, — сказала она и повела меня туда.
Крисси
Из больницы меня выписали еще через два дня. Я не хотела уходить. Притворялась, будто кашляю и чихаю, говорила, что болит живот, болит голова, болит всё. Но они все равно сказали маме, что я готова к выписке. Когда мы уходили, сестра Ховард произнесла:
— Береги себя, Крисси.
Но я хотела бы, чтобы она сказала маме: «Берегите Крисси, мамочка».
В автобусе мама не разговаривала со мной. Она сидела, выпрямив спину, и выкурила дрожащими губами две сигареты. Когда автобус высадил нас у церкви, мама ушла вперед, не дожидаясь меня. Я даже не пыталась угнаться за ней.
В следующие несколько дней Линда была невероятно добра ко мне, потому что мне было так плохо. Даже ее мамочка была добрее, чем обычно. Когда я оставалась на полдник, она давала мне столько же еды, сколько Линде (чего обычно не делала), и не заставляла Линду мыть руки после того, как та поиграет со мной (как то и дело бывало). Линда рассказала Донне, что мне было так плохо, что я едва не умерла, потому что именно так я ей сказала. На Донну это произвело впечатление, хотя она и не призналась в этом, и она разрешила мне прокатиться на ее велосипеде, когда я попросила об этом в первый раз. Если б я знала, что люди будут так добры ко мне только из-за того, что я побывала в больнице, постаралась бы попасть туда намного раньше.
В понедельник я снова пошла в школу, но мисс Уайт была не особо добра ко мне, а особенно к Линде. На уроке математики она потребовала у нее определить время по часам, висящим на стене в классе, хотя знала, что Линда тупит, пытаясь определять время. Линда только смотрела и смотрела на часы, не говоря ни слова, а мисс Уайт все спрашивала: «Сколько сейчас времени, Линда?» — а та продолжала молчать. С другого конца класса я почти слышала, как колотится ее сердце. Все остальные пошли на перемену, но мисс Уайт не отпустила Линду, сказав, что та будет сидеть в пустом классе одна, пока не скажет правильно, сколько сейчас времени.