Первый день весны

— Видите, сестра, как я и говорила, — она все тянет в рот. В районе, где мы живем, встречаются ужасные люди, сестра. Уверена, вы слышали о том, что случилось с тем малышом. Я изо всех сил пытаюсь уберечь Крисси, но иногда мне приходится отлучаться из дома на работу, а ее отец бывает дома не так часто, как мне хотелось бы. За ней всегда кто-нибудь присматривает, но кто знает, насколько внимательно? Я говорила своей сестре: «Следи за Крисси как следует, ты же знаешь, насколько она мне дорога». Что еще я могу поделать? Я не виновата, что за Крисси некому присмотреть как следует, пока я на работе.

Я видела, что сестра Ховард не очень-то прислушивается к тому, что говорит мама. Она оценивающе окидывала ее взглядом: от колтунов в волосах до «стрелок» на чулках. Я не знала, может ли сестра Ховард понять, что мама говорит только ложь, ложь, ложь. И не знала, хочу ли я, чтобы она это поняла.

Когда у мамы закончились слова, сестра Ховард напряженно улыбнулась и уклацала прочь. Мама повернулась ко мне и заправила волосы мне за ухо. Она не смотрела мне в глаза, она говорила высоким гудящим голосом:

— О, моя бедная маленькая Крисси. Бедная несчастная Крисси. Какой невезучий ребенок — нашла упаковку конфет, а это оказались таблетки! Какое невезение для маленькой девочки. И как жаль, что она не может вспомнить, где нашла их. — Она ухватила рукой мое лицо и сжала мои щеки так, что рот у меня открылся сам собой. — Она ведь не может вспомнить, верно?

Я помотала головой.

— Хорошо, — сказала мама и отпустила мое лицо, но я все еще чувствовала, как пальцы прижимают мои щеки к зубам. — Хорошо. Потому что если Крисси когда-нибудь вспомнит, где она взяла таблетки, то может оказаться, что кое-кто вспомнит еще кое о чем. А ведь Крисси не хочет, чтобы кто-нибудь об этом узнал.

Она прижала губы к моему уху. Я еще сильнее, чем прежде, ощущала ее запах — затхлый, кровавый.

— Насчет Стивена, — прошептала мама.

Отодвинувшись назад, она посмотрела мне в глаза. Мы смотрели друг на друга, пока воздух между нами не начал пульсировать. Ее руки лежали поверх одеяла, и я посмотрела на них, прервав эту игру в гляделки. Повернув одну ее руку ладонью вверх, поднесла ее к своему лицу. Мама позволила мне это сделать, расслабив руку так, что она стала безвольной, словно у марионетки. Я приложила ее ладонь к своей щеке и прижала обеими руками, а потом наклонилась вперед, уткнувшись макушкой маме в грудь. Она знала о том, что я сделала, она единственная во всем мире, кроме меня, знала, что я сделала. Я хотела заползти обратно к ней в живот, потому что мне казалось, что сейчас мы близки именно до такой степени, будучи связаны общей тайной.

Мама позволила мне некоторое время сидеть, прижавшись к ее груди; я чувствовала, как поднимаются ее ребра на вдохе и опадают на выдохе. Потом она встала. Я осталась сидеть с опущенной головой. Я не смотрела, как мама поднимает свою сумку и идет по проходу между кроватями. Я знала, что она ушла, только потому, что услышала, как дверь в дальнем конце комнаты открылась и закрылась.

Девочка на соседней кровати сидела в постели и плакала. Я легла, повернулась к ней спиной и свернулась вопросительным знаком. В животе таилось крохотное тепло, словно искра на фитильке задутой свечи. Мама знала, что случилось со Стивеном. Она знала и не сказала никому. Она не сказала никому, потому что не хотела, чтобы я попала в тюрьму, она хотела, чтобы я осталась с ней, хотела, чтобы у меня все было хорошо. А если кто-то хочет, чтобы у другого человека все было хорошо, значит, ему не плевать на этого человека.

Джулия

К тому времени как я вернулась в гостиную, Молли уже потеряла всякий интерес к телевизору. Она стояла вверх ногами на диване. Я не была уверена, что стойка на голове будет так уж полезна для сломанной руки, но чувствовала себя слишком усталой, чтобы делать выговор. Мама стояла, прислонившись к стене, и смотрела, как я продеваю загипсованную руку Молли в рукав пальто. Наш прошлый визит закончился криками: «Прочь из моего дома!» — «Я больше никогда к тебе не приду!» — и это было безопасно, потому что происходило на поверхности. Мы могли орать друг на друга и одновременно держаться за глубинную суть эмоций, и эта суть говорила: «Я вернусь. Я нужна тебе, а ты нужна мне». На этот раз никаких фейерверков не было. Не из-за чего было кричать. Мы обе знали, что я не вернусь. Мама проводила нас до двери, и я переступила порог, чувствуя себя сплошным нарывом, переполненной гноем под истончившейся кожей. Я пошла вдоль балкона, не оглядываясь назад.

— Теперь мы поедем домой? — спросила Молли, когда мы оказались на лестнице.

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Как будто обещание может быть чем-то большим, чем дурацкое слово.

Мы пошли по улицам обратно к автобусной остановке. Когда проходили мимо игровой площадки, Молли провела пальцами по ограждению.

— Хорошая площадка, — произнесла она, одновременно обращаясь в пустоту и ко мне.