Первый день весны

«Что ты имеешь в виду?» — хотела спросить я, но у меня ничего не получилось. Я попробовала снова: «Что ты имеешь в виду?» — но язык был слишком большим и не ворочался во рту. Я почувствовала, как струйка слюны стекает по подбородку, а струйка пота — по лбу. Согнулась, и на землю хлынул целый поток рвоты. Уильям и Ричард спрыгнули с брусьев, и Ричард подхватил Полу, когда она уже собиралась сунуть руки в лужу рвоты. Наверное, она и ее съела бы.

— У нее что, свинка? — спросил Уильям.

— Нет, — возразил Ричард. — У нее шея не толстая.

— Зато у тебя толстая, — сказал Уильям, и Ричард толкнул его.

Я слышала, что они говорят, видела, что они делают, но как через толстый слой воды. Ужасно хотелось пить, и я пыталась попросить об этом, но меня лишь снова стошнило. Рвота покрывала мое платье, растекалась под ногами. Я услышала частый удаляющийся топот и подумала, что все, наверное, бросили меня, потому что я не поделилась с ними драже, и даже до того, как не поделилась драже, я была нехорошей, и поэтому никто с самого начала меня не любил. Но потом ощутила, как теплые пальцы обхватили мою руку. Линда отвела волосы с моей шеи сзади и стала дуть на мокрую от пота кожу.

— Не бойся, Крисси, — сказала она. — Все будет хорошо. Тебе просто немножко плохо. Ричард побежал, чтобы позвать свою маму. На самом деле ты все равно моя лучшая подруга. И я позову тебя к себе на праздник. Там не будет никаких раскрасок.

Спустя недолгое время я увидела низкий розовый силуэт, направляющийся к нам — он был похож на желе, — а позади маячил другой силуэт, выше и темнее, словно мазок краски на воздухе. Желе всплеснуло руками и стало издавать писклявые звуки, а темный мазок подхватил меня одной рукой под плечи, а другой — под колени, поднял вверх и крепко держал. Кто-то спросил:

— Съела что-то не то? — А кто-то другой залез ко мне в карман и достал тубу с драже.

— Только это, — и туба загромыхала в чьей-то руке.

— Это не конфеты, посмотрите, это вовсе не конфеты…

А потом я оказалась в машине, или в грузовике, или в фургоне молочника, а потом — в большой комнате, где все было белым и все были встревожены. А потом пришел сон или что-то похожее на сон. Он упал на меня неожиданно и мягко, словно наброшенное одеяло.

* * *

Еще до того, как открыть глаза, я поняла, что нахожусь не дома, потому что постель подо мной была сухой. Когда я просыпалась дома, моя постель никогда не бывала сухой. Я пошевелила ногами под одеялом и прислушалась к звукам, наполнявшим воздух, — лязганье, и звяканье, и женские голоса. В нос бил резкий запах хлорки. Когда я открыла глаза, надо мной склонилась женщина в белой шапочке и белом переднике. Прямо над головой у нее на потолке горел яркий белый свет, и поэтому казалось, что ее лицо окружено нимбом.

— Привет, Кристина, — сказала она. Зубы у нее были такими же белыми, как ее передник. — Как ты себя чувствуешь, малышка?

Я попыталась сесть, но боль щелкнула у меня в голове, словно разорванная резинка. Во рту был привкус тухлятины.

— Пить хочу, — прошептала я.

— Да, малышка, конечно. Давай усадим тебя, и я дам тебе воды. А еще можно позавтракать, как тебе такая идея?

Я не была голодна. Было так странно не чувствовать голода, что я задумалась: не превратилась ли в кого-то другого, пока спала? Женщина сказала, что ее зовут сестра Ховард, а потом ухватила меня под мышки и приподняла в сидячее положение. Я увидела, что нахожусь в комнате, полной металлических кроватей с белыми простынями, под которыми лежат сплошь дети. Другие сестры ходили туда-сюда, пощелкивая туфлями по полу, и разговаривали — но так тихо, что я ничего не слышала. В кровати напротив меня маленький мальчик гонял ложкой в миске кукурузные хлопья, одна рука его была в гипсе.

Усадив меня, сестра Ховард разгладила одеяло и, клацая туфлями, вышла из белой комнаты. Я посмотрела на свое тело. Живот выпирал, словно у беременной, и был полон тошноты, зеленой и крутящейся. Он был словно чужой. Кожа натянулась так туго, что мне казалось, будто она вот-вот лопнет. Я гадала, что случится, если лопнет: может быть, все, что у меня внутри, растечется по кровати — все мои внутренности, все мои тайны, вся моя тошнота?

Сестра Ховард приклацала обратно и принесла поднос, поставив мне на колени. На нем стояли чашка с водой и миска с овсянкой, посыпанной сахаром.

— Я не очень хочу есть, — сказала я.

— Думаю, тебе все-таки нужно что-нибудь съесть, малышка, — ответила она. — Ты ничего не ела со вчерашнего дня. Это будет полезно для твоего больного горлышка и твоего бедного животика.