Первый класс

— Почему недружеский? — разливая по рюмкам коньяк, возразил Ржавый. — Очень даже дружеский. Недружеский — это когда в лицо кулаком бьют или в затылок стреляют. А мы с тобой вполне по-дружески говорим, наше общее дело обсуждаем. У тебя в этом деле свой интерес, у меня — свой. Интересы сталкиваются, возникают разногласия, которые надо культурно обсудить и урегулировать. И хорошо, что мы, как друзья, можем спокойно называть вещи своими именами. Ты говоришь: Климов козел, — я тебя понимаю. Я говорю: серьезные люди деньги в дело вложили, нельзя их обижать, — ты меня понимаешь. Друг друга понимаем, вместе что-нибудь придумаем, на то и дружба. Давай за нее выпьем!

— Пили уже, — напомнил Муха.

— Ну и что? За дружбу сколько ни выпей, все мало будет! Мужская дружба на свете самое главное, без нее мир давно бы на куски развалился.

Они снова выпили за дружбу — до дна, как полагается пить такие тосты. Мухин надкусил очередной бутерброд с икрой и лимоном и стал жевать, не чувствуя вкуса. Его душила бессильная злоба, а это означало, что времена переменились и настало время делать очередной выбор: остаться с трусоватым законопослушным Климовым, который за три года знакомства опостылел ему хуже горькой редьки, или, плюнув на него, прислониться к Ревазу — фактически пойти в шестерки к этому мутноватому кавказцу, который имел наглость здесь, на чужой территории, диктовать свои условия.

На мгновение ему нестерпимо захотелось махнуть на все рукой, продать Климову свою долю в общем бизнесе и отвалить за бугор, в теплые страны, — потеряться там так, чтобы ни одна сволочь не нашла, и жить в свое удовольствие. Но денег было не так много, чтобы получать удовольствие от жизни до самой старости, да и Реваз — не тот человек, который даст ему до этой старости дожить…

Кроме того, двадцать тонн левого груза сулили солидную прибыль. Муха уже подсчитал в уме, сколько можно наварить с этого дела, и сумма казалась ему весьма и весьма привлекательной. Он понял, что с Климовым придется договариваться — так или иначе, по-хорошему или по-плохому, но договариваться.

— Хорошо, генацвале, — сказал он, проглотив последний кусок, — подумаем, что тут можно сделать. Только ты меня не торопи.

— Неделя-другая у тебя есть, — заверил его Реваз. — Я пока здесь побуду, так что, если понадобится помощь в решении твоих проблем — обращайся. Ты знаешь, я умею решать такие проблемы. И еще ты знаешь, что для друга я сделаю это с радостью. Что угодно сделаю, слышишь?

«Тогда сдохни», — хотел сказать Муха, но промолчал.

— Спасибо, Реваз, я знаю, — сказал он вместо этого и потянулся за бутылкой.

Глава 6

На лестнице старика пришлось поддерживать под руки с обеих сторон — он был совсем дряхлый и едва переставлял ноги, которых у него, с учетом массивной трости, насчитывалось целых три. От его пальто ощутимо попахивало нафталином; с этим запахом смешивался аромат дорогого одеколона, исходивший от гладко выбритых щек. Разглядывая эти морщинистые щеки вблизи, Андрей Мещеряков поневоле задался вопросом: как, интересно, этот старый гриб ухитряется их так выскабливать?

Затея Иллариона представлялась ему пустячной и к тому же заведомо обреченной на провал. Нет, рациональное зерно в ней, конечно, имелось, но можно же было, наверное, подыскать для ее воплощения в жизнь кого-нибудь помоложе! Ведь старик, того и гляди, рассыплется прямо на ходу, да и вкусовые пупырышки у него, поди, давно атрофировались, не говоря уже об обонянии… Старые заслуги хороши на юбилеях да на мемориальных досках, а в настоящем, живом деле от них, как правило, никакого проку. Но переубедить Забродова, коль скоро тот принял решение, — дело невозможное. Этого старика ему когда-то рекомендовал Марат Иванович Пигулевский — антиквар, букинист и старинный приятель, нелепо погибший от рук бандитов.

Поймав себя на раздражении, которое испытывал всякий раз, когда сталкивался со второй, решительно непонятной ему стороной натуры Иллариона Забродова, Андрей Мещеряков взял себя в руки и даже улыбнулся, втихаря посмеиваясь над собой. Да, Забродов как-то ухитрялся существовать будто в двух параллельных, нигде не пересекающихся мирах. Один из этих миров был миром ветерана спецназа Главного разведывательного управления, кадрового офицера и профессионального головореза, за свое непревзойденное мастерство прозванного Асом. Этот мир, с точки зрения генерала Мещерякова, был простым, понятным и если не милым сердцу, так хотя бы привычным, обжитым. Зато другой — мир вздорных стариков с манерами царедворцев и книг, ветхих и затхлых, как эти старики, и таких же, как они, бесполезных в наш стремительный век. Было совершенно непонятно, как Илларион ухитряется существовать в двух измерениях одновременно и какое для него главное.