Пес и волчица

Насчет потери управления наварх лукавил. Возле правого борта "Птолемаиды" появилась легкая эпактида. Ее командиру Тимофей, указывая рукой в сторону берега, прокричал какой-то приказ на плохо понятом Лукуллом египетском диалекте общегреческого языка. Командир посыльного суденышка кивнул и эпактида, как птица, унеслась прочь.

Флагманы сближались по сжимающейся спирали, обмениваясь градом камней из палинтонов. Подставлять борта таранному удару никто не собирался, однако, кормчий "Бромия" оказался расторопнее. Бронзовый бивень гептеры, украшенный бараньей головой, лишь скользнул под водой по обшивке "Птолемаиды", но один из чуть торчащих в стороны проемболлонов впился в тело пентеры. Затрещало дерево. От удара гептеру повело в сторону, и проемболлон выскочил наружу. Пробоина была выше ватерлинии, но при столкновении пентера накренилась, зачерпнув воды.

"Ворон", навязанный Лукуллом Тимофею (тот не сильно сопротивлялся), как подкошенный рухнул на высокий борт "Бромия", ломая ограждение. Длинный бронзовый клюв прошил палубные доски насквозь и размозжил голову одному из гребцов ярусом ниже. Легионеры, выстроив щитами некоторое подобие черепахи, двинулись на мост. Египтяне и понтийцы заваливали друг друга дротиками. На мосту атакующих встретили халкаспиды -- отборные бойцы Неоптолема.

-- Жри, ублюдок!

Квинт дрался молча, однако никто вокруг него себя подобной сдержанностью не утруждал.

Верхняя палуба гексеры уже была очищена от понтийцев и римляне схватились с вооруженными чем попало гребцами. Те серьезной опасности для легионеров не представляли, и бой превратился в бойню. Кое-кому из транитов удалось прыгнуть за борт, но большинство гребцов оказались запертыми в тесном внутреннем пространстве гексеры. Не имеющие доспехов, хотя бы даже щитов, вооруженные кинжалами и короткими мечами, они умирали один за другим, страшно крича, не в силах сдержать напор римлян. Вскоре все было кончено, и Квинт едва не оглох от восторженного рева победителей.

Трибун устало привалился к мачте и попытался оттереть кровь с лица. Он был залит ею с головы до ног, но вся она была чужая, Квинт не получил ни царапины. Сказать по правде, этот бой не был для него слишком тяжелым.

-- Трибун! Живой!

-- Вроде того. Рад, что и ты жив, Луций.

-- Что дальше?

-- Понятия не имею. Я вообще-то второй раз в морском бою. На суше бы сейчас сгруппировались и пошли бить врага дальше. А тут...

А тут все было иначе. Неферет с помощниками держали совет, что делать с захваченной гексерой. Бросить ее или попытаться заделать пробоину. Пока совещались, в противоположный борт гексеры воткнулась понтийская триера, спасающаяся от гигантского факела в который превратилась связка кораблей неподалеку. Понтийцы удирали, не разбирая дороги, места для разворота совсем не было, а где свой, где чужой, поди разбери в такой мясорубке. Вопрос решился сам собой.

"Три Хариты" осторожно сдали назад, освобождая застрявший таран, и мертвая гексера начала тонуть. Что дальше случилось с въехавшей в нее триерой, Квинт уже не увидел. Он совершенно утратил чувство времени. Схватка на борту понтийского корабля одновременно казалась ему и скоротечной и бесконечно долгой. Возвращаясь в реальность, он крутил головой по сторонам, пытаясь оценить текущую обстановку.

Изменения были впечатляющими. Нигде вокруг не просматривались движущиеся корабли, все они либо тонули, либо горели, либо, сцепившись бортами, служили плавучими помостами для упоенно режущих друг друга людей. А часто все это наблюдалось вместе. Десятки, сотни моряков оказались в воде, но даже там некоторые продолжали воевать за или против Митридата, не задумываясь, зачем им это, когда собственная жизнь висит на волоске.

Опытный триерарх Неферет не бросился сломя голову в очередную атаку и осторожно вел корабль среди островков смерти подальше от берега, выбираясь из жуткого месива. Римляне вновь подняли "ворон" и изготовились к следующей схватке.

Квинт тер слезящиеся от дыма глаза, высматривая очередного противника. В мозгу пульсировала единственная мысль:

"Кто побеждает?"

Трибун не мог этого понять, как ни пытался. Зато мог Тимофей.

Палубы обоих флагманов побурели от крови, но на "Птолемаиде" ее было пролито куда меньше, чем на "Бромии". Бойцы понтийского наварха дрались, как львы, но неумолимо пятились назад, на корму, где организовывался последний очаг сопротивления. Римляне одолевали. Золоченое знамя Ахеменидов уже было располосовано на куски и растоптано калигами. Еще одно знамя все еще развевалось на корме, и к нему рвался трибун Постумий, сражавшийся в первых рядах.

-- Неоптолем!