Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

- После всего, что мне довелось увидеть, сначала я думал, что попал в рай. Главный лагерь Освенцима был как маленький город. Там были свои сплетни, был магазин, где ты мог купить овощи и кости на суп. Была столовая, кинотеатр, театр, где регулярно проводили представления. Был спортивный клуб, который я посещал. Были танцы. Было весело и приятно. В первые дни здесь я был весьма доволен жизнью. Я пытался разузнать об этом месте поподробнее, и мне сказали, что это особого рода концлагерь. Я смог в этом убедиться, когда однажды ночью послышались крики: "Транспорт!", и мы все выбежали на улицу. Я спросил: "Из-за чего такой переполох?" И мне ответили: "А разве ты не знаешь? Здесь заведено так. Прибывают транспорты с евреями, и от тех, кто не в состоянии работать, избавляются". Только тогда я начал кое-что понимать. Процесс отбора проходил довольно упорядоченно, но когда все закончилось, это место было похоже на ярмарочную площадь. Там была куча мусора, а рядом с этой кучей мусора находились больные люди, неспособные передвигаться, какой-то ребенок, потерявший мать, кто-то спрятался во время обыска поезда. Этих людей просто убивали выстрелом в голову...Ребенка... поволокли за ногу и швырнули в кузов грузовика... когда он закричал, как больной цыпленок, его просто ударили головой об угол кузова... . Тогда до меня окончательно дошло. Это была просто другая сторона одной и той же медали. Ещё одна безобразная физиономия войны, в какую мы ввязались. Но там, на фронте, у людей по ту сторону траншеи хотя бы было оружие. Здесь же мы каждый день истребляли тысячи беззащитных женщин, стариков и детей. Это было отнюдь не одно и то же. К тому же здесь позволяли пить, много пить, и это было оправдано. На трезвую голову ни один человек не смог бы ужиться с подобным кошмаром. Знаешь ли, от такой сытой жизни меня снова потянуло на фронт, и я подал прошение о переводе. Таких, как я, оказалось несколько человек. Но вместо того, чтобы удовлетворить его, нам напомнили наш девиз: "Наша честь - это верность", верность приказам. А приказ тут только один: истреблять врагов нации. Все, кого сюда доставляли в товарных вагонах, оказывается, были врагами Германии и самого фюрера, плетущими за нашей спиной бесчисленные интриги, виновные в смерти тысяч немецких солдат...

Он говорил довольно долго, а я слушала. Я услышала ещё много чего в тот вечер. Это могло шокировать, но не меня. Не тех, кто прожил тут почти полгода и насмотрелся такого, от чего любой потерял бы покой и сон. Но я научилась сосуществовать с этим: со смертью, с пытками, с голодом, с болезнью, с насилием, намеренно не пуская в сознание тот ужас, который олицетворяли эти слова.

Я сидела, не говоря ни слова, потягивая крепкий ром и потихоньку пьянея. От меня не требовалось никаких комментариев. Я ожидала, что всё это кончится так же, как и в первый раз, но Геск был слишком пьян и слишком подавлен, чтобы воспользоваться мною. Поэтому он оставил меня у себя в комнате до утра.

Это было вопиющим нарушением дисциплины. Но в последнее время охранников всё чаще видели пьяными, они водили к себе на ночь шлюх, и никто им не делал выговоров. Думаю, они уже тогда хорошо понимали, что проиграли эту войну, и что их ждёт после того, как Германия капитулирует официально. Многие ещё надеялись вернуться на родину, так сказать, сбежать с места преступления, но впоследствии это удалось далеко не всем.

Что же касается меня, то я впервые за прошедшие месяцы спала в тёплой постели. Мне было стыдно за удовольствие, которое я испытывала, но ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, когда за окном моего дома холодно и промозгло, я по шею укрываюсь одеялом, и мне тут же вспоминается та ночь со всем своим ужасом и блаженством.