Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

Однажды...я была в... отхожем месте, в уборной, которая находилась на углу... м-м... площадки, там была большая площадка посреди лагеря, а вокруг нее стояли бараки, точнее, по большей части с двух сторон от нее, а уборная была на углу. И вот я как раз зашла туда, и когда я была там, вдруг раздался шум, крик и все стали разбегаться по своим баракам, потому что именно там людям полагалось быть в это время, а я... я осталась в уборной. Ну, я залезла на сиденье и стала смотреть через маленькое окошко наверху, и оказалось, что несколько человек пытались бежать и их поймали. Мне кажется, они были ранены, я слышала какие-то выстрелы, а потом они отобрали, по-моему, четырех человек, чтобы те выкопали могилы прямо за колючей проволокой, за оградой лагеря. И они принесли туда этих... этих людей, которые пытались убежать, которых уже застрелили, но они еще не умерли. И они заставили других... хоронить этих людей, которые еще не успели умереть, и те умоляли не закапывать их, кричали, что они еще живы, и просили сделать что-нибудь, убить их. Но они ничего не стали делать и просто похоронили их заживо...иначе они сами отправились бы туда же -- были бы убиты. Для меня это стало страшным потрясением. Я до сих пор слышу их крики. Но тогда это было ещё ужасней. Меня резко затошнило и вырвало. Вернувшись в барак, я всё ещё ощущала тошноту. Было так жарко, что мне показалось, будто я заболела и у меня температура под сорок. Когда в обед раздавали суп - это мерзкое варево, кишащее червями, которые мы с Фриде шутя называли "мясными консервами", я отдала ей свою порцию. У меня совсем не было аппетита. И это при том, что люди почти всё время там мёрли от голода. Заключённых с каждым месяцем прибывало всё больше и больше, их попросту нечем было кормить. Даже печи не справлялись с такой нагрузкой, и поэтому тела умерших немцы сжигали в вырытых наспех глубоких ямах. Вот для чего нужны были те рвы, а мы-то все гадали... к чему такие глубокие? Гораздо глубже любой траншеи.

Людей поступало много. Поэтому наши пайки постоянно уменьшали. Если на землю падали хоть несколько капель супа, заключённые пытались слизать их, пока те не впитились. Но я совсем не ощущала голода. Даже наоборот - любые запахи вызывали во мне отвращение.

Фриде сразу заметила, что со мной что-то не так:

- Почему ты не ешь? - спросила она.

- Кажется, я заболела, - ответила я. - Только бы не тиф.

- Я знаю тут одну женщину. Она врач. Возможно, она согласится помочь.

- Какая разница? Лечить всё равно нечем. Здесь нет лекарств.

- Ты ужасно выглядишь.

- Можно подумать, ты красотка, - попробовала отшутиться я.

Но она всё-таки настояла. После работы она привела ко мне какую-то заключённую и та внимательно меня осмотрела - кожу, глаза, даже попросила показать язык.

- Нет, это не тиф, - наконец заключила она. У меня с души как камень спал.

- Что же тогда? - спросила стоявшая рядом Фриде.

- Я кое-что слышала о тебе, - произнесла зечка. - Когда у тебя в последний раз были месячные?

Я не нашлась, что ответить. Давно. Очень давно. Здесь женщины ими не маялись. Менструации пропадали, и всё. Может быть, от тяжёлой работы или истощения. Ходили слухи, что нам что-то подсыпают в еду, чтобы они не начинались. Какой-то порошок, из-за которого живот разбухал и болел, начинались воспаления, но месячных не было.

- Сдаётся мне, ты беременна, - сказала она. - У тебя будет ребёнок. Ты понимаешь, о чём я толкую? Ребёнок!

Это было новостью! На тот момент мне было двадцать. А тут - ребёнок! Я не знала, зачем он мне нужен. Что с ним делать, особенно здесь, в Аушвице?

Наверное, я была так растерянна и расстроена, что вызывала жалость.