Песчаная роза

Ксения отнесла Андрюшу на кровать и вернулась к окну. Сергей коснулся рукой стекла. Она тоже. Сквозь двойные рамы невозможно было чувствовать тепло его руки, но она чувствовала. Как странно, что друг студенческих лет называл его Ледышкой!

Его ладонь была перед нею.

– У тебя линия жизни длинная-длинная. – Ксения провела пальцем по стеклу. – Только очень ломаная.

– Постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось, – сказал он.

– А ты?

– И я постараюсь, чтобы с тобой ничего не случилось. И с ребенком.

– Ты… не останешься?

Она расслышала в своем голосе слезы. Слышит ли он их? Хотя если и слышит… Разве она не убедилась уже, и не раз, что он не принадлежит себе? И бессилен перед тем, чему принадлежит.

Серебрились его виски. Она не понимала, иней это или седина. Губы у него побелели от лютого крещенского мороза. Или не от мороза? Это тоже было непонятно. Луна скрылась за облаками, и его лицо утонуло во мраке.

Через две недели, когда Ксения вернулась домой, Домна отдала ей большой твердый конверт. Она открыла его – лицо Сергея смотрело на нее с фотографии.

– От документа какого-то оторвал, – сказала Домна. – Он же, как под утро из больницы от тебя пришел, лег на кушетку, к стенке отвернулся и лежит как мертвый. Я ему говорю: твоя-то живет соломенной вдовой, так сходи к фотографу, хоть снимок твой у нее будет. Молчит. Наконец отвечает: закрыто все, не успею. Ну и оторвал эту. Я потом в ателье отнесла, чтоб портрет сделали.

Когда Ксении случалось фотографироваться на документы, лицо у нее получалось такое напряженное, что она сама себя не узнавала. А Сергей смотрел на нее с этого официального снимка совершенно своим взглядом, который она любила, и весь он был в нем.

– Куда он уехал? – все-таки спросила она.

Как будто Домна могла это знать!

– Кто ж мне скажет? – хмыкнула та. – Да он, может, и сам не знал. Федорец явился чуть свет и увел, как быка за кольцо.

Это было странное сравнение, к Сергею совсем не подходящее. Но какая разница? Его нет. Опять нет.

И это длится уже не год, не два, даже не пять. Андрюше исполнилось десять. Они не виделись за это время ни разу. Вряд ли ее можно называть теперь даже соломенной вдовой. Да и разве дело в том, как ее называть!

Глава 23

– У Лермонтова лучше вышло, чем у Беранже!

Дух противоречия так силен был в двенадцатилетней Ляле Ясногорской, что, кажется, разбуди ее ночью, она тут же затеет какой-нибудь спор. Неудивительно, что для спора пригодилось и стихотворение Беранже. Ксения задала выучить его наизусть по-французски, перевести на русский и сравнить свой перевод с тем, который сделал Лермонтов.

О таком способе изучения иностранного языка рассказал ей Сергей, когда она нашла в мансарде на Монпарнасе французскую книгу без обложки и начальных страниц, поняла, что это перевод «Аси» Туренева, обрадовалась так, словно встретила родного человека, похвасталась, что помнит эту повесть почти наизусть, и в доказательство прочитала по-французски, а потом повторила по-русски: «Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время – и хлебца напросишься». Папа часто повторял и эту фразу, и следующую после нее: «Но толковать об этом не для чего», – потому Ксения и запомнила.

Воспоминание пришло некстати: она и так думала только о письме Сергея и с трудом заставляла себя вести урок.

– Ляля, прочитай любую строфу из перевода Лермонтова, – сказала Ксения. – А потом ее же в оригинале.

– «Со свежих плеч скользит цветное платье, – с воодушевлением начала Ляля. – Какой ценой свой легкий маркизет достала ты – не мог тогда не знать я… На чердаке все мило в двадцать лет!»

«Мне тогда было восемнадцать, ему тридцать шесть, – подумала Ксения. – И он сам купил мне маркизетовую блузку в алжирском бутике. Это совсем не о нас».

И тут же вспомнила, как скользили ее пальцы по мокрой ткани, когда она пыталась расстегнуть пуговицы на блузке, и как, отведя ее руки, он расстегнул их сам… Желание той минуты не просто вспомнилось, но повторилось сейчас так остро, что она вздрогнула. Детальность ее памяти играла с ней злые шутки!

– «Прощай, чердак! Мой отдых был так краток. О, как мечты прекрасны вдалеке! – продолжала Ляля. – Я променял бы дней моих остаток за час один на этом чердаке».

– Достаточно, – сказала Ксения. – Теперь по-французски.

Пока Ляля читала, маленький Павлик, не выучивший стихотворение, внимательно смотрел на Ксению. Она постаралась взять себя в руки: не хотелось, чтобы чуткий мальчик догадался о ее состоянии, хотя он все равно не смог бы понять, с чем оно связано.

Перешли к повторению passé composé, стали разбирать тексты из учебника, определяя, в каком из них описывается завершенное действие. Но даже это сегодня давалось ей с трудом.