Песчаная роза

– Ромку Бондаренко, соседа моего! Вон его портрет, можете посмотреть. Вон там, где будка.

Паулина указала на окно, и Соня выглянула в него. Пространство внизу преобразилось совершенно. Было уже совсем светло, и впечатление оказалось очень сильным.

Весь двор был уставлен, уложен, завален цветами. Они стояли в вазах и корзинах, охапками лежали на детской площадке. У стен вентиляционной будки, возле ее черной стены, цветы были тоже. И плакаты, и зажженные лампадки, и бело-красно-белые ленточки. И множество людей, кладущих всё новые цветы к большой фотографии улыбающегося молодого человека. Живой интерес ко всему на свете был в его глазах так выразителен, что Соня разглядела это даже из окна третьего этажа.

– Это Ромкин портрет, – сказала Паулина. – Он художник, детскую студию вел и в нашем дворе жил. И на этой будке нарисовал диджеев перемен. А, вы же не знаете, кто это! – покосившись на Соню, заметила она. – Вообще, конечно, это что-то. Как человеку про одно рассказывать, когда он ничего, ну вообще ничего не знает? Тут даже непонятно, с чего начинать. Ну, диджеи перемен – это диджеи, которые, когда бюджетников на митинг за Лукашенко согнали, врубили им Цоя вместо гимна советского. Их за это на десять суток посадили. Просто за Цоя. «Перемен, мы ждем перемен». Вы хоть песню такую слышали?

– Песню такую слышала.

Презрение, с которым смотрела Паулина, заставляло не сердиться на нее, а стыдиться за себя. Ну да, она провела последние полгода словно бы на Марсе. А если бы и нет? Многие ли ее знакомые, которые работают не в реанимации, а в своих квартирах, у распахнутых в мир компьютерных окошек, знают про диджеев перемен, и про убитого Ромку, и про триста тысяч под бело-красно-белыми флагами, и вообще про что-либо, происходящее вне их тщательно обустроенных норок, отгороженных от всего, что представляется некомфортным? Да никого из них все это просто не интересует. И Соню не интересовало тоже. «Ты начисто лишена социального чувства», – правду Борис говорил. И теперь ей стыдно перед девочкой с мокрыми русыми волосами.

– Ромкин рисунок черной краской замазали, – сказала Паулина. – Он опять нарисовал. И так десять раз. Потом мента поставили будку сторожить. И решеткой огородили. Люди тогда на эту решетку бел-чырвона-белых ленточек навязали. Это у нас такая новая технология – один флаг снять легко, а попробуй сто ленточек посрезай с арматуры, тем более когда их каждую ночь заново привязывают. Да и коммунальщики тоже ведь люди, им стыдно тоже. Тогда прикорытники сами сюда приехали. Глава федерации хоккея, борцы, которые на самом деле бандиты натуральные, еще там… Ну, вы их все равно не знаете. Лично ленточки срезали и орали тут всякое. Рома их в окно увидел и в дворовом нашем чате написал: «Я выхожу». Он всегда такой был – не мог терпеть, когда унижают. Я тогда у мамы была, а то бы тоже вышла, – горячо проговорила она. – А его они избили просто зверски, хуже гестаповцев, и увезли. Он потом в больнице умер. И врач написал, от чего, хотя гады требовали, чтобы он дал заключение, что Ромка пьяный был. Врача за это посадили. А двор наш теперь Площадью Перемен называют. Видите, весь в цветах. Я думаю, в Голливуде когда-нибудь фильм снимут. Это же такая драматургия! Я сама в киношколе учусь, понимаю. К тому же Ромка очень красивый был, его Том Холлан сыграет, может.

Паулина замолчала. Соня молчала тоже. А что она могла сказать?

– Сонь, может, я сам яичницу пожарю? – шмыгнув носом, спросил Сережка.

– Сейчас! – спохватилась она. – Жаль, сыра нет. Получился бы омлет эрболада.

Ей стыдно было произносить эти обыкновенные, не означающие ничего плохого слова. Вообще ничего не означающие, точнее.

– Я вас потом в центр свожу, – сказала Паулина. – Покажу город хотя бы. В Троицкое предместье, еще куда-нибудь. К нам ведь уже из Москвы люди начинали переезжать. Потому что городская инфраструктура такая же, как у вас, но всё дешевле и пробок нет. Моя подружка тетину квартиру москвичам продала, так они ей говорили, что в Минске хоть жить стали по-человечески. Дети в гимназию пешком ходят, и в музыкалку, и в художку, и во дворе одни гуляют. А в Москве для них двух водителей нанимать приходилось, иначе не добраться никуда. Мы думали, выберем сейчас нормального президента вместо этого неандертальца, и Минск будет современный восточноевропейский город…

– Будет еще, – сказала Соня.

– Не знаю, – вздохнула Паулина. – Я, конечно, надеюсь и уезжать не хочу. Но всё только к Северной Корее приближается, а не к Варшаве или к Вильнюсу.

– Давайте в самом деле перекусим и куда-нибудь пойдем. – Соня взбила вилкой белки и перемешала их с нарезанной зеленью. – Покажете мне ваш Купаловский театр хотя бы с улицы. Ну и предместье это. Троицкое?

– Ага, – сказала Паулина. И добавила: – С вами как-то спокойно. Даже непонятно, почему.

Глава 17