Песнь Бернадетте. Черная месса

Не поднимая головы, без передышки, все время с очами долу, торопливо изливала Амелия свою исповедь, лишь иногда от горячего стыда вставляя в свою монотонную речь иронический оборот. Леонид не встречался еще с такой откровенностью, даже не предполагал, что эта женщина на нее способна. Теперь она прижалась лицом к его коленям, безудержно плача. Сквозь тонкую ткань брюк он уже чувствовал теплую влагу. Было неприятно и вместе с тем очень трогательно. Ты права, дитя мое! Верная мысль осенила тебя сегодня утром и не покидала весь день. Письмо Веры вдохновило тебя. Как близко к огню правды ты порхаешь! Я не могу объяснить тебе твое прозрение. Для этого я должен наконец все сказать. Начать со слов: ты права, дитя мое, это была верная мысль… Но могу ли я теперь это сказать? Решился бы сказать это человек с более сильным характером?

– Это действительно не очень красиво, – громко произнес Леонид, – что нашептала тебе твоя старая ревность. Но как педагог я, так сказать, по долгу службы знаток душ человеческих. Я давно уже чувствую, как ты возбуждена. Мы прожили вместе двадцать лет и лишь один-единственный раз расставались надолго. Неизбежно наступают кризисы – сегодня у одного, завтра у другого. Твоя огромная нравственная победа в том, что ты поделилась со мной своими оскорбительными подозрениями. Я завидую твоей откровенности. Но подумать только, я уже забыл, что я отравитель и подделыватель завещаний…

Вздор, ложь продолжается. Я ничего не забыл. Соблазнитель служанок по воскресеньям – это останется во мне.

Лицо Амелии просветлело, она внимательно слушала.

– Разве не удивительна эта неожиданная радость, когда исповедуешься и получишь отпущение грехов? Теперь сразу все прошло…

Леонид напряженно смотрел в сторону, пока рука его нежно гладила ее волосы.

– Да, это большое облегчение – исповедаться, раскрыть душу. При этом ты не совершила никакого греха…

Амелия успокоилась. Внезапно она взглянула на него холодно и испытующе:

– Почему ты так страшно добр, мудр, невозмутим, так далек и чист, как тибетский монах? Разве не благородней было бы взять реванш собственной откровенностью, своей исповедью?

Конечно, это было бы благородней. Глубокая тишина. Но он только нерешительно откашлялся. Амелия встала. Тщательно напудрила лицо, накрасила губы. Это была пауза, вздох, которым женщина заканчивает возбужденную сцену, всплеск жизни. Она еще раз взглянула на письмо Веры – безобидное прошение, лежащее на столе.

– Не сердись, Леон. – Амелия помедлила. – Есть один вопрос, который меня тревожит. Почему из всей сегодняшней почты ты носишь в бумажнике письмо незнакомой тебе особы?

– Мы знакомы, – коротко и серьезно возразил он. – В давние времена, в самые печальные дни моей жизни я был учителем в доме ее отца.

Он схватил письмо резко, даже со злостью, и сунул обратно в бумажник.

– Поэтому ты должен что-то сделать для талантливого молодого человека, – сказала Амелия, и теплая задумчивость появилась в ее апрельских глазах.

Глава шестая Вера появляется и исчезает