Песнь Бернадетте. Черная месса

– Прости меня, Леон… прошу тебя… – Она заикалась, еще всхлипывая. – Я сегодня очень слаба: эта погода, этот парикмахер, и потом…

Ей стало лучше, она прижала к глазам платок, стиснула губы. Слуга, пожилой мужчина, принес черный кофе, убрал тарелки с фруктами и устрицами и ничего, кажется, не заметил. Серьезный и безучастный, он возился вокруг них довольно долго. Они оба молчали. Когда они снова остались одни, Леонид как бы между прочим спросил:

– У тебя есть определенная причина не доверять мне?

Своим вопросом он будто перебросил мостик через бездонную пропасть и, затаив дыхание, нетерпеливо ждал ответа. Амелия в отчаянии взглянула на него покрасневшими глазами:

– Да, у меня есть определенная причина, Леон…

– Могу я ее узнать?

– Я понимаю, ты не выносишь, когда я тебя расспрашиваю. Поэтому оставь меня! Вероятно, я об этом забуду…

– Но я об этом не забуду, – сказал он тихо, подчеркивая каждое слово.

Некоторое время она боролась с собой, потом опустила голову:

– Ты сегодня утром получил письмо…

– Сегодня утром я получил одиннадцать писем.

– Но одно из них было от женщины… Притворное, лживое женское письмо…

– Ты считаешь, это письмо лживое?.. – спросил Леонид.

Он медленно вытащил из кармана бумажник и извлек из него corpus delicti[122], немного передвинув свой стул от стола к окну; свечение дождя упало на письмо Веры. В комнате замерли весы судьбы. Все идет своим путем! Не надо беспокоиться. Не надо импровизировать. Все на свете происходит по-разному, но само собой. Наше будущее зависит от того, умеет ли она читать между строк. Холодно наблюдая, он протянул ей тонкий листок бумаги.

Она взяла. Она стала читать. Вслух, полушепотом:

– «Уважаемый господин заведующий отделом!»

Уже при этих словах на ее лице – с выразительной силой, какой Леонид никогда в ней не замечал, – отразились облегчение и покой. Она шумно вздохнула. Потом стала читать, все громче:

– «Я вынуждена обратиться к Вам с просьбой. Речь идет не обо мне, а об одном талантливом молодом человеке…»

О талантливом молодом человеке. Амелия положила письмо на стол, не читая дальше. Она снова всхлипнула. Потом засмеялась. Смех и всхлипы чередовались. Наконец смех пересилил, наполнив ее, как звенящая вибрирующая стихия. Внезапно она вскочила со стула, бросилась к Леониду, упала перед ним на колени и положила голову на колени ему – жест покорно отдающейся жизни. Но поскольку она была высокая женщина с длинными ногами, этот эффектный жест покорности всегда пугал Леонида.

– Если б ты был неотесанным мужланом, – лепетала она, – ты бил бы меня, задушил бы или не знаю что, я ведь так ненавидела тебя, любимый, как никого еще не ненавидела. Не говори ни слова, ради бога, дай мне исповедаться…

Он не сказал ни слова. Он дал ей исповедаться. Он пристально смотрел на ее русые, в ажурной прическе уложенные волосы. Она же, ни разу не взглянув на него, торопливо говорила, опустив голову: