Песнь Бернадетте. Черная месса

Он все время шагал из угла в угол, ему приходилось лавировать между ребристыми нагорьями шкафов и столов. Он держал в руке завернутые в тонкую бумагу розы; хотя прихотливые цветы начинали вянуть от жара его тела, у него не хватало силы воли их положить. Слабый аромат вился по комнате вместе с ним, ему это было приятно. Размеренно шагая, он замечал: «Мое сердце сильно бьется. Не помню уже, когда в последний раз оно так билось. Это ожидание меня очень волнует». Он констатировал далее: «У меня ни одной мысли в голове. Это ожидание полностью меня захватило. Не знаю, с чего начать. Не знаю даже, как к ней обратиться». И наконец: «Она заставляет меня ждать. Ни один министр не заставлял меня ждать так долго. Уже минут двадцать я хожу туда-сюда в этом сарае. Но на часы не посмотрю, чтобы не знать, как долго я жду. Конечно, это святое право Веры – заставить меня ждать столько, сколько ей угодно. Поистине ничтожное наказание. Не могу даже представить себе, как она ждала меня в Гейдельберге – недели, месяцы, годы». Не останавливаясь, он ходил из угла в угол. Из холла доносилась приглушенная танцевальная музыка. Леонид продолжал: «Еще и это! Лучше бы она вообще не пришла. Я могу прождать здесь целый час, даже два часа, а потом уйти, не сказав ни слова. Я свое дело сделал, мне не в чем себя упрекнуть. Надеюсь, она не придет. Ей ведь тоже неприятно снова меня увидеть. Мне не по себе – как перед трудным экзаменом или операцией… Теперь, конечно, минуло полчаса. Видимо, она ушла из отеля, чтобы не встретиться со мной. Ну, подожду еще час. Этот шумный джаз, впрочем, мне не мешает. Послушаю, скоротаю время. Да и стемнеет скоро…»

В холле звучал третий танец, когда в салоне внезапно появилась маленькая щуплая женщина.

– Я заставила вас ждать, – начала Вера Вормзер, не потрудившись извиниться, и протянула ему руку. Леонид поцеловал хрупкие пальцы в черной перчатке, восторженно-насмешливо улыбнулся и стал раскачиваться на цыпочках.

– Но, право, это ничего, – заговорил он в нос, – это ничего… Я сегодня как раз все закончил, милостивая… – робко добавил он.

При этом, не разворачивая, протянул ей букет. Она сняла бумагу, освобождая из плена чайные розы, сосредоточенно и неторопливо. Потом в захламленной неуютной комнате поискала глазами какой-нибудь сосуд. Нашла вазу – кувшин с водой стоял на одном из карточных столов; она наполнила водой вазу и поставила в нее розы, одну за другой. Желтые цветы светились в полумраке. Женщина молчала. Несложная работа, казалось, занимала ее целиком. Ее движения были осторожны, как у близоруких. Она отнесла вазу с нежными розами к гарнитуру у окна, поставила на круглый столик и села спиной к свету в углу дивана. Комната преобразилась. Леонид, с глупым студенческим поклоном попросив позволения, тоже сел. Увы, белое сияние предвечернего тумана за окном слепило ему глаза.

– Милостивая госпожа пожелала… – начал он тоном, от которого ему самому стало противно. – Я получил утром письмо и сразу явился… и сразу… Разумеется, я полностью в вашем распоряжении…

Прошло некоторое время, пока из угла дивана ответили. Голос был все еще звонкий, детский, даже враждебный тон сохранился.

– Вам не стоило беспокоиться лично, господин заведующий, – сказала Вера Вормзер. – Я этого вовсе не ждала. Достаточно было телефонного звонка.