Песнь феникса

– Нет, но помощь твоя мне понадобится.

– Снова? – деланно возмутился дракон. – Я тебе и так еще не закончил помогать, а ты уже с новым прошением?

– Угу.

– И, между прочим, твой волк мне чешую на хвосте помял. Мне! Дракону! Мою драконью чешую! Ты мне скажи, у него что, челюсти из стали?

– Не знаю. Но могу предложить компенсацию.

– Какую?

– Сломай мне нос.

– Хитер бобер! – ухмыльнулся Лазурин. – Эдак ловко ты мне свою просьбу за компенсацию выдать пытаешься!

– Рин, ну пожалуйста. Я не могу сам, у меня как должно не получится.

– Ну так шваркнись об вон ту сосну лицом – и всех делов. Главное, с разбега.

– Очень смешно. Тебе трудно что ли?

– Очень трудно.

– Почему?

– Я не хочу.

– Рин, посмотри на меня, у меня же теперь нос на бок свернут, и все уже срослось. Надо ломать заново, а то, что я жене скажу?

– А что, она тебя с кривым носом в дом не пустит?

– Хуже – за порог больше не выпустит и уморит заботой. Ломай, говорю.

– Ян, ты в своем уме? Я ж как дам – дальше той сосны и улетишь.

– Ничего. Ты, главное, не промахнись.

Дракон хохотнул, почесал в затылке и без предупреждения ткнул кулаком наемнику в нос. Тот охнул и упал на спину. Снова хлынула кровь, заливая рот, подбородок, одежду. Но едва маг оказался на земле, как дракон взвыл дурниной – ему в лодыжку вцепился Серый, яростно протестуя против такого зверского обращения с хозяином. Ящеру даже пришлось слегка пнуть его другой ногой. Не сильно, а так, чтобы волк откатился в сторону. Его кожу и в человеческом облике повредить было проблематично, но все же не слишком приятно, когда тебя пытаются сожрать живьем. Однако это только больше раззадорило Серого, и он снова бросился на наглеца, так и норовя вцепиться в его ногу. Дракон зарычал, прицелился и цапнул волка за ухо. Цапнул как надо – зубами и от души. Волк от такой наглости опешил, но позиций не сдал. Так они клубком и катались.

Магу было не до их возни, он быстро поднялся и, наклонившись, отплевывался. А, отплевавшись, стал в спешном порядке править многострадальный нос, периодически отпуская неразборчивые ругательства сквозь стиснутые зубы.

Спустя некоторое время, когда все перестали друг друга бить, кусать и обзывать нехорошими словами, а Лазурин на всякий случай снова обернулся огромным ящером, маг сел, прислонившись к его шершавому теплому боку спиной и закинул голову назад, так как напропалую истекать кровью ему несколько приелось. Волк, получив заслуженную трепку, нахохлившись, жался к его ногам.

– Ну и что дальше делать будем? – невозмутимо вопросил дракон.

– Пешком пойдем, – немного подумав, решил маг. – Тратить весь резерв на маскировку и отвод глаз оказалось небезопасным.

Ящер кивнул и заговорил о наболевшем:

– А я вот чего понять не могу, как они нас нашли так быстро? Мы же нигде не наследили… в прямом смысле этого слова!

Маг молча пожал плечами. Ему бы тоже очень хотелось это знать.

На следующий день мы все-таки одолели болото, и радости моей не было предела. Правда, немного промахнулись, и до деревни пришлось топать еще часа четыре. Но зато – верхом! Так что удалось даже вздремнуть немного в седле. Кроме того, мне попался восхитительный куст с крупными спелыми ягодами малины. Я обглодала его весь, оставив после себя лишь сиротливо украшенные листиками прутики. Это было очень вкусно, но организм все равно требовал чего-то более существенного. Так что я решила, что беды не будет, если в первой же попавшейся деревне тайком поживлюсь на чужих огородах. С сельским укладом я знакома была слабо, но решила действовать по обстоятельствам. В конце концов, не могут же люди дневать и ночевать на грядках. Тем более мы с Золоткой специально заночевали близ некой Селезневки, чтобы натаскать еды перед первыми петухами, на утренней заре. Глухой ночью, конечно, было бы вернее, но мне страшно. Лошадь я специально оставила за околицей – если что, одной спрятаться легче. Пока я не торопясь шагала к невысокому тыну, где-то в глубине души зрела уверенность в том, что жизнь меня в последнее время так потрепала, что я запросто могла сойти за побирушку, и мне дали бы еды просто так, из жалости. Но попрошайничать не позволяли остатки гордости.

Едва начинало светать, было серо и холодно. Я попыталась плотнее запахнуться в драную куртку, но оказалось, что плотнее некуда. Башмаки сохли долго, как будто нехотя, и ногам до сих пор было влажно и неуютно. Что я переношу хуже всего – так это холод и противную мокроту́. Я даже купаться летом хожу только в жаркий полдень, когда вода в озере или реке готова закипеть. Но делать нечего – идти босиком не смогу точно. Нежная кожа на стопах болезненно переносила даже мелкие камушки, не то что дикое бездорожье. Для того чтобы запросто расхаживать босой, не скрипя от боли при каждом шаге, нужно было загодя обзавестись могучими многослойными мозолями-натоптышами. Но что-то мне пока не улыбалось променять свои нежные пяточки на этакую жуть.