– Я смотрю, – сказала Шула неожиданно очень слабым голосом. Она прижалась лицом к запотевшему окну. – По-моему, он очень красивый.
– Кто, мистер Кармоди? – пошутила Алиса. Она знала, что девушка имеет в виду Грира со всеми его дешевыми напыщенными жестами, театральными дредами и побрякушками. – Приятно слышать, но этот старый мореман мой, уж какой ни на есть.
– Нет, не мистер Кармоди, хотя он такой довольный…
– Тогда, я полагаю, ты имеешь в виду тиковую физиономию с пружинами вместо волос – мистера Раста. Этого я и боялась. Говорю еще раз: будь осторожна.
Грир снова тем же рыцарским жестом протянул руку. У всех на глазах ей навстречу протянулась другая рука, и из дверей показалась светлая пушистая голова, а вслед за ней женщина – такая же загорелая и здоровая, как все остальные. Она благодарно улыбнулась Гриру, и тот склонился поцеловать ее обожженные солнцем костяшки.
– Видишь? Грир – это Казанова, не одна, так другая блондинка обязательно зацепится за его коварную черную руку. Хотя обычно он цепляет помоложе, а не таких…
Алиса запнулась. Женщина высвободила руку. Конкретно эта блондинка отвергала рыцарский жест Грира…
– Нет-нет, – продолжала девушка, бездумно проигнорировав неожиданное молчание Алисы. – Я не про мистера Кармоди и мистера Казанову…
…
– Я про другого.
– Про другого?.. – отрешенно переспросила Алиса, глядя, как вся компания переходит улицу и направляется к ним. – Про какого другого?
– Про греческого бога, – промурлыкала девушка, звеня теперь каждым своим тинейджерским дюймом, девчонка четырнадцати лет, втюрилась по уши, со всеми потрохами, – с глазами Элвиса. Я никогда не видела таких красивых мужчин, даже по телевизору. Я люблю его, миссис Кармоди. Я буду с ним всегда.
– Господи святый боже, – сказала Алиса. Она села на стул, опустошенная и наконец-то свободная от безумства, «Маргариты», отчаяния, очарований – от всего вообще. – Господи святый блин вверх ногами боже.
12. Алиса в Застеколье
«Чернобурка» ошеломила их с первого взгляда, даже Билли с его мрачно изогнутым ртом. Айзек переживал за Кармоди: ворваться в родной порт, рассчитывая сходу похвастаться новым грандиозным многофункционалом, и обнаружить, что лавры украдены другой гигантской яхтой, – такое может и расплющить. Но корнуоллец нисколько не завидовал этому величественному судну с высоченным магниевым парусом. Он лишь обронил, когда они с мягким гудением проплывали мимо сияющего корабля:
– Их нижние палубы вполне подойдут для больших тунцов, точно говорю, но потом же задолбаешься отмывать.
Они заехали в слип, закрепленный за прежней лодкой Кармоди, и оставили на борту юного Нельса – швартоваться и сторожить. Билли, избавившись от части гипса, мог уже стоять и даже немного ходить. Он теперь напоминал старого и жалкого вокзального носильщика, навеки согнутого под тяжестью адского чемоданчика. Трап на причал был слишком крут, и Билли побоялся спускаться по нему в таком состоянии. Он медленно полз задом наперед, по нескольку трясущихся дюймов за один шаг, пока Кармоди, потеряв от такого зрелища терпение, не приказал Айку с Гриром сцепить руки замком и стащить Билли на берег.
В миг, когда Айк коснулся твердой земли, усталость обернулась вокруг него, как тяжелое шерстяное одеяло. Он не мог расслабиться много дней подряд, зато теперь вдруг захотелось спать. Словно после старой доброй семидневной путины, натянутые веревки начали милостиво ослабевать. Напряжение не отпускало его больше недели – с тех самых пор, как они с Гриром улетели из Куинака. На самом деле еще дольше – не с яхты, нет, а с той ночи, когда его накачала адреналином кошка в банке. Потом разборка с Гринером – еще один хороший укол, за ним дополнительная доза от катания на американских горках по Белому ущелью и плюханья в ледяную воду Юкона… столько тычков скрутят кого угодно. А тосты под горячий чай прошлой ночью на плавзаводе? Если эти чашечки не сдобрили скутом, корейским метом, или какой там стимулятор популярен в нынешнем сезоне, он готов съесть свою непромокаемую шляпу. Теперь он почти дома, но сдулся при этом слишком резко и не сразу осознал, что шатается по парковке, словно от морской болезни. Оставалось надеяться, что он продержится на твердых ногах еще некоторое время, чтобы успеть добраться до тусклого морга своего трейлера, а в нем до покойницкого стола, то есть до узкой койки. Твердый курс, моряк, говорил он сам себе, твердо, медленно, – и тогда ты скоро бросишь якорь в милой гавани забытья.