Песнь моряка

Майкл Кармоди знал, что за ним следят. Он принял соответствующую позу: образ хозяина, величественного и гордого, одна рука на поручне, другая – сжата в кулак и слегка отведена за обширную спину… ноги театрально расставлены для равновесия, хотя волн не было и палуба отнюдь не вздымалась. Когда же патрульная машина пересекла парковку и скрылась из виду, старый человек пошевелился и обхватил себя за голые локти – на пустой палубе его била дрожь. Все чаще и чаще в последнее время пустота заставляла его дрожать. Еще и поэтому он не хотел ехать в свой дом. Алиса, скорее всего, не придет туда вообще, а больше некому. В противоположность Айку Салласу, мечтавшему об одиночестве, Майкл Кармоди в последнее время все больше и больше тосковал по компании.

Лодка мрачно скрипела резиновыми кранцами. Гулкий алкоголь плескался меж бритых висков Кармоди, словно волны радиопомех, густые и вялые, как дерьмо. Нахрен это реконское пойло! Бережет печенку, но не дает ни капли драйва. Ни драйва, ни пыла! Он вдруг понял, что потерял контроль и дрожит так сильно, что с трудом держится на ногах.

– А ну, стоять, Майкл! – приказал он себе. – Ля-ля-ля-ля, бум-бум! – После чего исполнил короткий номер на металлическом настиле палубы:

Жил Генрих Восемнадцатый,
Он храбрый был король,
Любил вино и драться,
Но мрачен был порой.
Ля-ля-ля-ля, бум-бум…

Дрожь утихла. Довольный, что может не только стоять, но и с божьей помощью плясать, Кармоди решил, что готов предстать перед своей командой. Потерев как следует онемевший нос, он крикнул:

– Нельс! Твой капитан на борту.

Нельс не отозвался. Нельс не выскочил энергично из трюма. Кармоди почувствовал, как одинокая дрожь начинается снова.

– Всем на палубу! – гаркнул он опять, еще громче. – Всем, кто есть. Мистер Каллиган! А ну, живо!

Лодка качалась на мягких волнах, разбегавшихся по отмели, точно ртуть. Свисавший с антенны корейский флаг слегка развевался. Кармоди глубоко пожалел, что ушел из таверны, и плевать на мудрые маневры. Что за капитан без команды, какой бы грандиозной и новой ни была его разбойничья лодка? Он уже набрал в легкие воздух для полноценного рыка, когда из раскрытого люка вдруг донесся гнусавый голос:

– Вашего мальчика нет сейчас на борту, капитан. – В рамке люка показалась седовласая голова с черной глазной повязкой, пригнутая ниже, чем обычно необходимо, чтобы просто высунуться из люка, ни обо что не ударившись. – Йа несу его вахту.

– Кто там, черт возьми? – поинтересовался Кармоди у одноглазого привидения. – Встаньте и представьтесь, сэр! Что побудило вас взойти к нам на борт без разрешения?

– Зовусь Стюбинс, капитан, и извиняюсь за несогласованный визит. Я спросил вашего молодого человека, нельзя ли мне побыть на борту. Естественно, его заинтересовали подробности. Когда же я сказал ему, что я есть большая шишка в этом большом фильме, если именно эти подробности его интересуют, оказалось, что да, именно эти, а еще больше его интересует, почему именно его поставили на вахту, лишив возможности лично посетить съемки и в особенности взглянуть на старлеток. Так что признаюсь, позволил себе сказать, что он свободен, йа к его услугам, принимаю вахту. – Закончив объяснения, великан возобновил подъем по узкому трапу. – Понимаете, я и сам шкипер.

– Только не на этой палубе! – провозгласил Кармоди, чье негодование быстро нарастало по мере того, как из темноты люка возникала длинная серая фигура – словно большая костлявая рыба прорывала сеть в замедленной съемке. Свободный серый твил окутывал этого человека, подобно скроенному савану, и совпадал по цвету с серебряной гривой. Даже обветренное лицо и шея у него были серебристо-серыми, как старая кедровая черепица. Будто само солнце взяло себе эту цветовую палитру вместо обычного красноватого загара, которым оно наделяет кожу моряков. – Здесь я хозяин, – счел своим долгом добавить Кармоди.

– Я это вижу. – Голос Стюбинса был столь же продуманным, как и его внешность – тягучая масляная пленка на взбудораженной воде. – И клянусь, я отдал бы вам честь, капитан, когда б у меня не были заняты обе руки.

Только теперь Кармоди заметил, что человек держит в одной посеревшей на солнце руке бутылку, а в другой – пару наполненных льдом стаканов. Эти стаканы напоминали с виду большие стаканы из прессованного стекла, которые когда-то клали бесплатно в коробки с овсяными хлопьями, – сейчас они были практически бесценны, а в бутылке, кажется, находился самый настоящий «Олд Бушмиллс», одна пятая галлона ирландского виски, запрещенного во всем мире санкциями ООН. Золотистая жидкость соблазнительно поблескивала в знаменитой квадратной посудине.