Песнь моряка

Планы могли быть каким угодно секретом, подумала Алиса, но эта лисья эмблема на передатчике и каске оставляла мало сомнений в том, кто был работодателем. Нет, игрокам-ораторам противостояла не дешевая ярмарочная рулетка, а крупный игорный дом с большими хозяевами и большим шулерством. И то, что простым горожанам дали возможность поставить на кон свои два цента, расценивалось теми как большая честь, независимо от того, имел ли хоть кто-то из них хоть самый мизерный шанс уйти с выигрышем. Эта честь была им оказана публично, при полном скоплении народа. Кто же захочет, чтобы новые хозяева игорного дома сочли его неблагодарной свиньей?

Так Алиса втянулась в этот новомодный спектакль, с каким-то даже извращенным удовольствием выдерживая одну за другой демонстрации ненужного многословия. Когда Кармоди остановился сказать мальчикам Каллиганам, чтобы те готовились завтра к полному выходу, ибо сегодня они нашли место, где рыба плавает так густо, что даже порвала сеть, и он прямо сейчас идет звонить и договариваться о замене, Алиса подумала было встать и пойти вместе с ним. Узнав, однако, откуда он собирается звонить, она передумала.

– Не хотите ли, миссис Кармоди, отведать со мной шампанского и шатобриана в «Крабб-Потте»?

– Что вы, мистер Кармоди, – ответила она, и голос прозвучал чересчур грубо и громко. – Я слишком боюсь испортить ваш стильный ужин.

Он отпрянул без слов, как ужаленный.

Он ушел, а она виновато прикусила язык. Сцену видели все в этой части зала, и внимание, которое вызвал ее ответ, словно прикололо ее булавкой. Через несколько минут, когда Виллимина Хардести встала и тоже вышла вслед за старым бочкообразным мошенником, Алиса прикусила язык опять, еще сильнее. На лице у нее при этом творилось, наверное, черт знает что, поскольку девушка Шула слезла со своей скамьи и подошла поближе поделиться с ней непрошеной мудростью:

– Вини луну, прощай жену.

– Что?

– Вини луну и прощай жену, ну, или мужа. Так нам говорила сестра Бедная Клэр на уроках катехизиса.

– Что может иезуитская монахиня, – зло спросила Алиса, – понимать в мужьях и женах?

Девушка пожала плечами:

– Наверное, то же, что и ваш православный священник. После каждой мессы он повторяет мне одно и то же: «Falsus in uno, falsus in omnibus»[94].

– И что это значит?

– Это значит, он думает, что я неправильно одета или невнимательно его слушаю. Не хотите поехать в Шинный город, там будут песни под гитару?

– Там неправильно одета буду я – знала бы, захватила б с собой черное шинное платье.

Когда чуть позже девушка ушла со своим новым бородатым дружком и остальными, Алиса поняла, что из-за своего проклятого упрямства и гордости упустила вторую возможность достойно сбежать.

Толпа редела, но жужжание речей не кончалось. И если Алиса представляла саму себя приколотой булавкой, то можно вообразить, что чувствовал сейчас Саллас. Когда Уэйн Альтенхоффен стал зачитывать свою едкую передовицу из сверстанного на коленках «Маяка», Алиса поискала глазами красное лицо Айка, и оказалось, что на нижних ступенях у сцены его уже нет. Он застрял там сразу после своей речи, как человек, который провалился в трясину и боится сделать лишнее движение, чтобы его не засосало еще глубже; теперь же его не было видно нигде в зале. Должно быть, прополз мимо нее на животе, бедняга. Она чувствовала некое сардоническое удовольствие от мысли, что они попали в схожее затруднение. Сейчас растворилась даже эта странная радость. Убедившись, что Айка точно нигде нет, Алиса сползла с огнетушителя, прошла на цыпочках по запруженному крыльцу и спустилась по ступенькам, натянув на лицо маску безучастного презрения.