Песнь моряка

Старик засунул плакат под крыльцо. Он держал его там так давно, что под грязью и плесенью невозможно было разглядеть надпись. Лишь три слова проступали четко: «ДОЛЛАР», «РАК» и «МОЛОХ».

Айк протянул Карлосу «Корону» и, пока принимал душ, выпил такую же сам. Одевшись, он достал два свежих пива, чипсов, вынес все это на крыльцо и сел на качалку. Карлос переместился на ступеньки. Через дорогу на поле-душегубке люди сворачивали работу; они пели на испанском «Желтую подводную лодку», и старик тоже замычал в такт. Он взял у Айка бутылку и задумчиво к ней приложился.

– Ну чё, друг Ай-зек, – спросил он наконец, – как там маленькая Ай-рин?

– Намного лучше, – сказал Айк. – Веселее. Они поставили новый шунт в дренажи, он эффективнее, и уши больше не болят.

– Все улыбается?

– Все улыбается, – ответил Айк.

– Это хорошо. – Карлос снова замычал «Желтую подводную лодку».

Айрин родилась со спина-бифида, увеличенным черепом и выступающей наружу частью хребта. Множественные операции и пересадки кожи закрыли изъян, но в черепе все равно скапливалась жидкость. Шунт забивался, голова распухала, и ярко-голубые глаза маленькой девочки становились еще ярче – фебрильнее, говорил врач. Им сказали везти ее в больницу всякий раз, когда глаза начинали лихорадочно блестеть, особенно если это сопровождалось болью в ушах или если она начинала хвататься за уши и их тереть. Только эти признаки и срывали родителей с места: девочка редко плакала, она продолжала храбро улыбаться, даже когда из-за скопившейся жидкости начиналась лихорадка. Ничего, кроме ушных болей, ее вроде бы не беспокоило, и доктора уверяли Джинни, что эти боли тоже пройдут, когда вырастет череп.

Айк был рад видеть Карлоса у них в трехсекционке, пусть и в качестве противника. Еще он был благодарен Карлосу Браво за то, что он ни разу не попытался использовать врожденный дефект ребенка в своей протестной кампании. Более рьяные члены профсоюза ни за что не упустили бы такую возможность, хотя исследователи снова и снова уверяли полевых рабочих, что эти вещи абсолютно не связаны. Рьяные ухватились бы за сам шанс. Но Карлос был натурой философической, как и Джинни. Надо верить в Провидение, любила повторять она, а не в проклятие. Более того, когда сразу после рождения ребенка Айк изводил себя мыслями, не он ли виноват в дефекте (все эти полеты над зарослями кока в Эквадоре, например? Распыление ботанических рекомбинантов?), Джинни первой убеждала его в обратном:

– Эй, – с ясной улыбкой откидывая назад волосы, – как там говорил Иов? Дерьмо падает на всех: и на святых, и на грешников.

Он ушел в тройник и принес еще две бутылки пива. Трудившийся на душегубке народ погрузился на платформу и трясся теперь по грязной насыпи к конторе отмечать время работы. Солнце провалилось в жаркое марево и растеклось по нему, красное и бесформенное, словно кровавое яйцо. Когда Айк допил третью бутылку, зазвонил телефон.

– Пьяная сестра Джинни из Макфарланда, – сказал он Карлосу, соскакивая с качалки.

Это и вправду была пьяная сестра Джинни, но она звонила не из своей макфарландской кухни. Где они? Она звонила из больницы во Фресно. Айк должен срочно приехать. Можно поговорить с Джинни? Нет. И нет, она больше ничего ему не скажет. Приезжай.

Телефон гудел у Айка в руке, а он смотрел, как раскалывается солнце. Оттуда что-то вытекало. Он вдруг почувствовал, как холодный ветер хватает его, будто рукой, сжимает затылок, притискивает к окулярам, заставляет смотреть. Сперва там было мутно, потом он увидел. Как на предметном стекле под микроскопом. Ничего нового. Все давно на виду. Нужно лишь наклониться и разуть глаза. Тайные полеты на маленьких злобных «ночных бабочках», пестицидные самолеты, подавление природных процессов во имя мира-без-вредителей-наркотиков-преступников. И ведь работает – мельчайшие изменения в генах. Почему нет? Имеет смысл, сохраняет персонал, экономит деньги, сводит к минимуму побочный ущерб. Конечно, всегда есть шанс: если с чем-то долго возиться, это что-то перейдет на тебя самого.

Маленькая девочка была мертва уже больше двух часов, когда он приехал в педиатрическое отделение. Осложнения, сказали сестры. Шунт не сработал, жидкость скопилась, давление подскочило. Что-то чем-то как-то, сказал врач. Айк умолял пустить его к ней, несмотря на предупреждения врача и сестры Джинни. Они говорили, нужно сначала поговорить с матерью. Но Джинни спала – под седативами, отрешенная от всего. Айк хотел видеть свою дочь. Он давил. Они уступили. Ребенок был уже в морге, в ящике холодильника, когда его привели к ней. Она была голой, под простыней, с раскинутыми в стороны ногами, как она лежала всегда, ожидая, что ей напудрят попу. Кулачки крепко сжаты. Рот еще улыбался, восемь зубов, совсем не несчастный. Но лоб и виски огромные, раздутые, синюшные, как баклажан. Как что-то на предметном стекле.