Песнь о крестовом походе против альбигойцев

До светлой Пасхи, до весны округа впала в сон.
Когда же время подошло, что краше всех времен,
Монфор товарищей своих, скажу вам не в обман,
Собрал на тайный разговор в тиши лесных полян.
5 Там были Ги, и Амори, и кардинал Бертран.
И так граф рыцарям сказал: «Какой нам выбрать план?
Ведь я столь много потерял, столь этим всем смущен,
Что даже щедрые дары не возместят урон.
Как мне, друзья, не горевать? Мы все в крови от ран!
10 Тот сброд оружья не имел, а нам отпор был дан».
«Сеньор, — ответил кардинал, — даю в заклад свой сан,
Что буллы, коих смысл и толк понятен для мирян,
Докажут действенность свою, как было испокон,
И верно, к Троицыну дню[647]

, когда весь мир влюблен,15 Сюда паломники придут, спеша со всех сторон.
Так много явится бойцов из разных мест и стран,
Что их широкополых шляп, округлых словно чан,
Перчаток, посохов, плащей, пригодных и в буран,
Достанет, чтоб заполнить рвы и спесь сбить с горожан.
20 Мы никого не пощадим, казним мужей и жен,
Весь город будет стерт во прах, разрушен и сожжен».
Сошли б за правду те слова, не встреть они препон,
Но так прелату отвечал отважный де Бомон:
«Побойтесь Бога, монсеньор! Не будет и в помин,
25 Чтоб я спор с недругом своим вел из-за чьих-то спин,
Меня за труса принимать нет никаких причин.
Да будет стали и огню сей город обречен!
Но прежде дрогнут небеса и ад услышит стон,
Не Бог, так дьявол разберет, где слава, где трезвон».
30 Пока судили меж собой священник и барон,
Большое войско горожан, составив ряд колонн,
Внезапно вышло из ворот, заполнив дол и склон.
Своих пришпорили коней, раскрыв шелка знамен,
Любезный Богу Амальвис, Гильем де Танталон,
35 Юно, умевший воевать, и тот, чей герб червлен, —
Ла Мотт, что войско в бой ведет, летами умудрен.
Но первым во французский стан ворвался сам Понтон.
За всех французов в этот миг я б не дал и каштан,
Столь всяк был ужасом объят и страхом обуян.
40 Везде царила суета, бароны в унисон
Взмолились Деве пресвятой, заслышав стали звон.
Тут по заслугам получил всяк гость, что не был зван:
Никто и шлема не надел, не ухватил колчан,
А уж по лагерю прошел атаки ураган.
45 Никто от кары не ушел, ни рыцарь, ни виллан,
Так был изрублен на куски и доблестный Арман.
Сих грозных рыцарей Креста, посланцев всех племен,
Клянусь, никто бы не узнал в день скорбных похорон,
Иной был надвое разъят, иной — расчетверен.
50 Когда шум схватки услыхал отважный граф Симон,
И он, и все его друзья — Ален, Лиму, Шодрон —
Своих пришпорили коней. Пустились им вдогон
Сеньор Робер де Пикиньи, что ловок и силен,
Рено[648], в Германии самой имевший добрый лен,
55 Готье, уверенный в бою, и храбрый Вуазен.
Тотчас заполнили бойцы всю ширь холмов, низин,
И был столь яростен напор тех боевых дружин,
И весь их облик столь свиреп, и лик так искажен,
Что мнилось, будто дьявол сам в доспехи обряжен.
60 Тулузцы, видя, что исход сей схватки предрешен,
Уж, было, повернули вспять, имея свой резон,
Но молвил воинам Ла Мотт, избрав суровый тон:
«Кто Богу вверил жизнь и честь, тот будет Им спасен,
Ведь лучше гибель, чем позор, поскольку трус — смешон».
65 И так француза одного копьем ударил он,
Что разом недруг пал с коня, дух испуская вон.
Лавиной двинулись бойцы, тревожа сон равнин.
«Друзья! — воскликнул Амальвис, могучий исполин. —
Скорей в атаку перейдем, чтоб клином выбить клин».
70 Без страха бился Амальвис как истый паладин,
От крови стал его флажок краснее, чем кармин.
Юно пришпорил скакуна, придав копью наклон;
И, знать не зная, кто пред ним, француз или тевтон,
Гильем противника сразил, пробив тому кафтан,
75 И кровь рекою потекла, струей забил фонтан.
Что тут, сеньоры, началось! Покинув бастион,
Спустился в поле по мосткам тулузский гарнизон,
Вступил в сраженье весь народ, на подвиг вдохновлен.
И где ни встретятся бойцы в кольчугах до колен,
80 Там свищут острые мечи, плоть превращая в тлен.
«Руби и бей!» — кричал народ, успехом окрылен.
Повсюду слышался призыв: «Тулуза! Авиньон!»
Тряслись от топота копыт земля и небосклон.
Дрожали камни и листва, Тулуза и Нарбонн.
85 Немало здесь пустили в ход пик, стрел, камней, дубин,
Секир и тяжких кистеней, рогатин и жердин.
Огнем горящей головни внезапно опален,
Взвивался на дыбы скакун — и тлела ткань попон.
Там бой вели и те, кто стар, и тот, кто молод, юн,
90 Там в спину метила стрела и в грудь летел валун,
Там самый опытный боец, кем горд французский стан,
В свою победу и успех не верил ни на гран.
Сражались не жалея сил две рати христиан,
Мелькали копья и клинки вблизи тулузских стен,
95 И был там выбит из седла отважный Вуазен,
Однако в руки горожан попал его скакун,
Сам рыцарь бросился бежать, как от ножа — каплун.
Французов ужас охватил, страх взял сердца в полон,
И был бы, верою клянусь, враг сломлен и сражен,
100 Когда б не славный Голуэн[649], надежда парижан,
Который братьев во Христе губил как басурман.
Сын сенешаля, Голуэн был добр, красив, умен
И много подвигов свершил, оставив Каркассонн.
Он бился, не жалея сил, и, словно великан,
105 Одним ударом всех разил, от алой крови пьян.
Был храбр в бою и Пестильяк. Чтоб не попасть в капкан,
Он насмерть лучника сразил, пробив копьем колчан;
В беднягу, хоть и был стрелок в доспехи облачен,
Вошло по локоть острие, пробив стальной заслон,
110 И хлынула рекою кровь, и обагрила склон.
Сражался храбро и Монфор, чей гнев не утолен,
Граф двух противников убил, свиреп и разъярен,
Но тут споткнулся конь под ним. Удачей обойден,
Граф рухнул ниц. Вскочить в седло не смог бы ни один
115 Из рыцарей! И лишь Монфор остался невредим.
Лишился лошади своей и храбрый Арнаудон.
Тулузец, хоть не сразу встал, паденьем оглушен,
Из схватки выскользнул ужом, уйдя от парижан,
Ползком добрался до своих и смерти избежал.
120 О, это был жестокий бой! Врагами окружен,
Был ранен смелый де Фуа и принял смерть Морон,
Зато и недруг не один стал пищей для ворон.
У стен Тулузы вырос лес. Клянусь, в лесу без крон
Печаль растит свои ростки, добычу ищет вран,
125 Там зреют горькие плоды, хотя их вид румян,
Цветы из мяса и костей и всходы злых семян.
И не один прекрасный взор окутал слез туман!
Не ждал коварный граф Монфор столь явных перемен
Фортуны. Долго он стоял, печален и согбен,
130 И в гневе молвил наконец: «Жесток судьбы закон!
Где та счастливая звезда, под коей я рожден?
Досель я шел прямым путем, мой путь был озарен
Звездой, что ярче ста свечей, дороже ста корон.
Уж я ли кровь не проливал, крепя Господень трон?
135 И если Церковь, чей престол над миром вознесен,
Сей сброд не в силах усмирить, не то что сарацин,
То вряд ли кто опору в ней найдет средь злых годин.
Пусть смерть дарует мне Христос, наш Царь и Господин,
Иль даст Тулузу разорить и клином выбить клин».
140 Тогда как в стане чужаков печаль нашла притин,
Тулузцы радость обрели, сражаясь у куртин.
Один другому говорил: «Он с нами, Божий сын,
Пресветлый Иисус!»