Песнь о крестовом походе против альбигойцев

Земля четыре дня подряд вкушала мир и лад,
На пятый — грянула гроза, являя свой надсад,
Посевы ветер сотрясал, и ливень лил с высот.
И те, кто город охранял, ушли под кров и свод,
5 Всего лишь небольшой дозор оставив у ворот.
Когда разверзлись небеса, обрушив дождь и град,
Решили рыцари Креста, точа проклятий яд,
Что город все-таки возьмут, поскольку путь их свят,
И рассчитали, что они тулузцев победят.
10 Ужель французы и попы в Тулузу путь найдут?
Набив угольями горшки, взяв фитили и трут,
Враги сумели разложить у городских оград
Костры из виноградных лоз, что хорошо горят.
Увидев пламя и пожар, почуяв дым и чад,
15 Тревогу поднял в тот же миг сторожевой отряд;
В смятенье жители пришли, раздался шум, набат.
Свое оружие схватив, пустился стар и млад
Бежать к воротам городским, дабы отбить налет.
Заполнив стены и валы, как тучи — небосвод,
20 Взялись тулузцы за мечи, свой не щадя живот.
Их жены камни им несли и подавали дрот,
Взывая к Деве пресвятой, чтоб та спасла их род.
На бой поднялся весь народ, жестокой сече рад.
Когда же вышли из ворот тулузцы все подряд,
25 Они попали в западню, в засаду из засад.
Смешались рыцарей ряды, им был на сотни счет,
И всяк разил и нападал, пустив оружье в ход.
Кого же выберет Господь, кому успех пошлет?
Там вы увидеть бы могли камней смертельный лёт,
30 Немало порванных кольчуг и рассеченных лат,
И то, как копья и клинки и ранят, и язвят.
И небо в сутолоке стрел такой имело вид,
Как будто дождик моросил сквозь сотню мелких сит.
Смерть ждет в воротах Монтолью, в долине страх царит,
35 Там нет пощады никому, там сталь о сталь звенит.
Завеса дыма и огня, которой гуще нет,
Над полем брани пролегла, пыль застилает свет.
А в стане рыцарей Креста труба бойцов зовет,
И всяк седлает скакуна и острый меч берет,
40 И вот посланцы христиан к Тулузе путь стремят
И скачут, ярости полны, в броне до самых пят.
Земля трепещет и дрожит от топота копыт,
«Монфор, Бретань и Суассон!» — клич к небесам летит.
Но люди в городе храбры. О, их сердец гранит
45 Ничем нельзя поколебать! И страх не бременит
Их души! Раз и навсегда отринув страха гнет,
Тулузцы чувствуют восторг, их ратный пыл растет.
Встречая грозного врага, бойцы стеной стоят,
Готовясь встретить и сломить клинков и копий ряд.
50 Кричат тулузцы: «Грянул бой! Вновь путь твой прям и свят,
Тулуза! Снова ты сильна, вновь час побед грядет!» —
И славят рыцарей и знать, опору и оплот,
Всех тех, кто поднял чести стяг и высоко несет.
Даль чистым золотом полна, простор серебрян, сед,
55 И многих стягов и гербов разнообразный цвет,
И ветр, вздымающий шелка, и шелк, что ветром взвит,
И то, как панцири блестят, и то, как рог трубит, —
Все укрепляет ратный дух и сердце веселит.
Повсюду схватка началась, повсюду бой кипит,
60 Секирой, пикой, топором крушит врага файдит,
Дреколье взял простолюдин, взял рыцарь меч и щит,
И вот сверкающая сталь уж на куски сечет
И снаряжение, и плоть. И вот уж кровь из-под
Дублетов, наручей, кольчуг сплошным потоком льет.
65 Ступни, лодыжки, части тел кусками прочь летят,
Потеет кровью вся земля, поля кровоточат.
Бойцов враждующих сторон друг к другу так влечет,
Что каждый недруга разит, где только ни найдет,
Меча не будет под рукой — зубами загрызет.
70 Здесь изрубают на куски, в лицо и грудь разят
И смертью недругам своим со всех сторон грозят.
Тулузцы ярости полны. Они врага теснят,
Везде имеют перевес и гонят вспять, назад,
И — рассекая те ряды, верша свой правый суд —
75 Сражают насмерть чужаков, иных же в плен влекут.
Тогда лишь завершился бой, когда погас закат,
И я скажу, что с той поры, как был Господь распят,
Таких ожесточенных битв не видел смертный взгляд,
Подобных не было и нет, я повторю стократ.
80 И горе Бог послал одним, скажу не наугад,
Другим же радость даровал, венец земных наград.
В долину пала тишина. И слышно стало тут,
Как те, кто рану получил, свершая ратный труд,
Кричат: «О Господи, спаси!» — и тех к себе зовут,
85 Кто может облегчить недуг, который жгуч и лют.
Так протекло немало дней, и было не внаклад
Тулузцам тяготы сносить и, ставя ряд преград,
Ждать новой вылазки врага, атаки вражьих орд.
Меж тем французы и попы, из коих каждый горд,
90 В Нарбоннском замке на совет сошлись ввиду невзгод.
«Сеньоры, — молвил Ги Монфор, — уже который год
Во славу Господа Христа мы льем и кровь, и пот,
И многим в схватке умереть уже настал черед.
Клянусь, ни небо, ни земля не стоят сих утрат,
95 И если прежде на врага страх наводил мой брат,
То ныне битву продолжать рискнет лишь сумасброд».
«Сеньоры, — молвил Амори, — о том и речь идет,
Что кровь убитого отца о мести вопиет
И отступление мое всяк бегством назовет.
100 Как имя доброе спасти? Как избежать клевет?
Я, за отца не отомстив, нарушу свой обет
И делу Церкви причиню непоправимый вред».
«О граф, — рек доблестный Ален, — позвольте дать совет:
Решившись город осаждать, мы не избегнем бед,
105 Ведь ныне к тем, кто был гоним, приходят дни побед[714]

.Осаду жители снесут без горя и забот,
У них есть хлеб, вино, зерно, дары земных щедрот,
Дрова на случай холодов и подъяремный скот;
Сердца их радостью полны, а нас тоска гнетет.
110 Уж город был у нас в руках! Каков же результат?
Тот, кто победу упустил, вернет себе навряд
Добро, утраченное им. Так люди говорят».
«Столь велика моя печаль, — сказал Фолькет-прелат, —
Что верю: Бог меня отверг, узрел я смерть и ад».
115 И так, досады не тая, баронам рек легат:
«Теперь осаду мы прервем, и нам не возразят[715],
Поскольку будущей весной, когда земля цветет,
Мы, войско новое собрав, вернемся в сей феод[716].
Сын короля, на диво всем, возглавит сей поход!
120 Тогда и травы, и цветы, зеленый лист и плод...[717]
<...>
Но примет воду за нектар их пересохший рот.
Быть пусту городу сему! Тулузцев кара ждет;
Клянусь, от копий и мечей ничто их не спасет».
И вот точь-в-точь на Яков день[718], едва настал рассвет
125 И был сиянием небес весь Божий мир согрет,
Ушли посланцы христиан, свернув на старый след.
Ушли французы, бросив всё, ведь грянул час расплат,
Пришлось оставить чужакам вблизи тулузских врат
И честь, и славу, и коней, и скарб, и жизни цвет
130 Их графа, коему они служили столько лет;
Лишь меч и тело взять смогли, но плоть живую — нет,
Сеньора своего[719].