Песнь о моей Мурке

Видимо, тот самый вариант, когда Любка, став сначала «Машей» (любовницей воров), все же окончательно превращается в «Мурку» — агента-осведомителя Московского уголовного розыска. В строке «Помнишь, моя Мурка, помнишь ли, голубка» — эпитет «голубка» явно отсылает нас к первоначальной «Любке», с именем которой голубка рифмовалась, в отличие от Мурки. Также сохраняются атрибуты «исходника», отражающего нравы до появления в советском преступном мире института «воров в законе» с их «понятиями» и «традициями».

Заметим также, что, в отличие от других версий «Мурки», наган находится все-таки не у осведомительницы, а у сотрудника МУРа, что логически более обоснованно: «У него под клифом был наган». Сравним с «Любкой», у которой «под лифом» был наган. Лиф превратился в клиф (пиджак) или наоборот — дело темное.

Строка «Что ж тебя заставило связаться с легашами» имеет множество вариантов: «снюхаться с легавыми», «полюбить легавого» и т. п. Александра Катаева-Венгер приводит еще более определенную версию:

Что ж тебя заставило
выйти за легавого
и пойти работать в Губчека?

Такой поворот вносит в историю дополнительный драматизм и несколько оправдывает коварный поступок Мурки.

Текст взят из сборника: Яков Вайскопф. Блатная лира. Иерусалим, 1981.

Мурка

(подцензурная)

Как-то было дело, выпить захотелось —
Я зашел в шикарный ресторан.
Вижу, возле бара там танцует пара —
Мурка и какой-то юный франт.

Я к ней подбегаю, за руку хватаю:

«Мне с тобою надо говорить!»
А она смеется, только к парню жмется:
«Не о чем, — сказала, — говорить!»

«Мурка, в чем же дело, что ты не имела,

Разве я тебя не одевал?
Кольца и браслеты, шляпки и жакеты
Разве я тебе не покупал?

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,

Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты меня любила, а теперь забыла —
И за это пулю получай!»

В середине 60-х годов, еще десятилетним мальчиком, я впервые услышал «Мурку» именно в этом варианте. Прекрасно помню, что она была записана на пластинке с изображением сфинкса. Как мне удалось выяснить, такая маркировка характерна для ленинградской артели «Пластмасс» (1950-е годы). Значит, именно эта артель и выпустила столь смелую для 50-х годов пластинку (возможно, на волне «оттепели»?).

Текст врезался мне в память, а позднее я встретил несколько его воспроизведений, более-менее одинаковых. В результате удалось восстановить в общих чертах первоначальную версию, которая и представлена в настоящем сборнике.

Однако существует и другой, более полный «подцензурный» текст. Его приводит в своем исследовании (на которое мы уже не раз ссылались выше) Владимир Бахтин, снабжая следующим предисловием:

«По-видимому, первоначальный ее вариант — просто городской или, как его еще называют, жестокий романс (у него всегда трагическая концовка). Этот вариант я нашел в «Новом песеннике» В. В. Гадалина, изданном в Латвии еще до Отечественной войны.