Песнь об огненно-красном цветке

— Конечно, счастлив, очень счастлив. Я рад, что нашел в себе столько сил и научился сдержанности. Кто бы мог подумать, что за серыми стенами маленькой торппы^[4] скрывается столько красоты и счастья? Может быть, в каждой серенькой торппе спрятано столько же тихого счастья, о котором никто и не подозревает.

— Нет, Олави, таких, как ты, не может быть в каждой торппе.

— И таких, как ты, — тоже. Но что-нибудь похожее — может быть.

Он притянул девушку поближе к себе, и губы их тихо соединились.

— Все ли умеют целоваться, как ты? — спросила смущенная девушка, нежно глядя на друга.

— Наверно, все, откуда мне знать.

— Нет! Во всем мире нет другого такого, как ты< Никто не умеет смотреть, как ты, говорить, как ты, целовать, как ты. Знаешь, о чем я думаю и на что смотрю, когда ты меня целуешь?

— О чем? — с любопытством спросил юноша.

— Нет, не скажу.

— Ты меня стесняешься, Анютин глазок? Расскажи-ка и ты мне что-нибудь.

Девушка потупилась.

— Только ты не смейся, это такое ребячество. Я… всегда смотрю на жилочку, которая бьется на твоей шее. И мне кажется, что по этой жилочке движется твоя душа. А потом я чувствую, как она переходит ко мне.

— Как хорошо ты сказала, — ответил Олави, — ты никогда еще не говорила так хорошо. А теперь давай помолчим и будем просто смотреть друг на друга.

Близилась весна, мороз и солнце открыто воевали друг с другом — половодьем растекались сугробы.

В душе у Олави тоже началось половодье.

«Она любит меня, любит тепло и искренне, — думал он. — Но так ли велика и глубока ее любовь, чтобы она могла забыть землю и небо и безраздельно отдаться любимому? И мог ли бы я принять такую жертву — от такой девушки?.. Нет, конечно, не мог бы. Но я хотел бы кровью своей однажды почувствовать, что она вся — моя и готова пожертвовать для меня чем угодно…»

«Стыдись, разве это — доказательство любви!»

Вечернее небо прояснилось, зажглись звезды, талые воды затянулись льдом.

Светило солнце, шумели талые воды — за спиной юноши, вокруг него, повсюду, даже в ушах у него звенели мутные ручьи.

«Я так хотел бы испытать глубину ее любви!»

«Разве ты не понимаешь, что это было бы грубо, что это оскорбило бы такую девушку, как она?»

«Но ведь я спрашиваю себя только в шутку!»

«В шутку?.. А разве это тема для шуток?»

Талые воды успокаивались, но по небу плыли темные тучи.

Талые воды шумели, подобно порогам.

«Неужели это оскорбит ее? Ведь она увидит силу моей любви. Я не выдержу этого неведенья, я должен избавиться от этого, я должен узнать!»

Но второй, благоразумный голос утонул в шуме разбушевавшейся воды.

Олави держал руку девушки и ласково говорил с ней. Вдруг по ясному ее лицу прошла темная туча — такая темная, что Олави чуть не пожалел о своем вопросе.

— Я не думала, что ты усомнишься в моей любви и захочешь таких доказательств, — сказала девушка, взволнованная почти до слез.

«Золотая моя! — подумал юноша. — Если бы ты знала, чего я хочу! Одно только слово хочу я от тебя услышать — и наше счастье станет еще вдвое больше».

Но он не сказал этого вслух — он ждал того счастливого мгновения, когда скажет ей, что все это было лишь невинным испытанием.

— Именно потому, что я так тебя люблю, — говорила девушка, — я не могу на это решиться. Сейчас нам так хорошо, а тогда, мне кажется, между нами появится что-то чужое. Я этого очень боюсь — ты ведь и так уже скоро уходишь.

Они умолкли и грустно глядели друг на друга, — казалось, между ними и в самом деле наступило какое-то отчуждение.

Час расставанья близился день за днем, небо было покрыто тучами. В один из таких дней девушка подкралась к Олави, нежно обняла его и каким-то странным взглядом посмотрела ему в глаза. Она казалась ослабевшей и дрожала, как листок березы на ветру.

— Что, Анютин глазок? — спросил Олави, обуреваемый радостью и мукой.

— Олави… я… теперь… — Ее голос дрогнул, она прижалась лицом к его щеке.

Дикая радость охватила юношу. Он порывисто обнял девушку, готовый признаться ей в своей хитрости, но в эту минуту что-то так сдавило его, сердце его так забилось, что он не мог вымолвить ни слова, и только крепче прижал к себе девушку, приникая губами к ее губам.

— Я люблю тебя так, как только твоя мать могла тебя любить, — шептала разгоряченная девушка.

Юноша остолбенел: ему показалось, что чей-то тайный глаз подглядел их ласку.

— Олави! — воскликнула девушка. Она глядела на него с прежней нежностью, но говорила так, будто вспомнила какое-то важное и чуть не забывшееся дело. — Ты никогда не рассказывал мне о своей матери… Нет, не надо рассказывать — я и сама знаю, какая она. Она большая, как ты, она еще совсем не сгорбилась. У нее такие же лучистые глаза и такой же высокий лоб, как у тебя. На ней всегда большой фартук, обшитый темной каймой. На фартуке большой карман, в нем лежит клубок шерсти, и, когда она куда-нибудь идет, она вяжет чулок.

— Откуда ты все это знаешь?! — изумился юноша, ему стало вдруг легко. Он испытывал восторг от того, что девушка говорила о его матери с такой нежностью.

— Я догадалась, — отвечала девушка. — Знаешь, как мне хотелось бы увидеть твою мать — ту, которая…

— Которая — что?