Однако, услышав в его исполнении скрипичный концерт Мендельсона на ежегодном консерваторском Рождественском фестивале, Ольга напрочь забывает о своих сомнениях относительно фальцета. Его оригинальная, на грани фола, трактовка сочинения № 64 сулит появление в голосе Давида иных тонов. Сестра моя совершенно отчетливо представляет себе, как придать своему избраннику и его голосу больше мужественности.
Она мастерски умеет натягивать желтые хозяйственные перчатки любви в надежде протереть мокрой тряпкой самые несимпатичные детали характера своего избранника. Ольга мечтает, с какой страстью они вместе станут работать над партитурами, обсуждать Малера, как будут, точно Эрос и Психея, одержимы друг другом и ненасытны в изумительном акте пальтирования.
Впрочем, романс длится недолго. Давид находит себе некую флейтистку, не имеющую по отношению к нему столь завышенных ожиданий, а нам с Ольгой предлагают снять трехкомнатную, сильно запущенную квартиру на пятом этаже в Кристиансхауне – с керосиновой печкой и огромным окном, выходящим на канал.
Новая наша квартира обставлена весьма скудно. В моей и Ольгиной комнатах на полу по матрасу, и еще здесь целая гора пивных ящиков. Они служат нам и стульями, и журнальными столиками, и полками для поэтических сборников сестры и моих книг по изобразительному искусству. Вся квартира напрочь провоняла керосином. Вода у нас только холодная, а ванная вообще отсутствует. Так что мы ходим в баню на Софиегаде. На кухне есть кастрюля, чтобы варить макароны, кое-что из приборов и приобретенный у старьевщика щербатый столовый сервиз.
Я покрасила деревянные полы в океанический зеленый цвет, и с учетом разбросанных повсюду Ольгиных изумрудно-зеленых же платьев, напоминающих гребешки волн, можно вообразить, что мы живем на острове в шхерах. Короче говоря,
Папин мольберт стоит в моей комнате, готовый к работе, вместе с кистями и новыми холстами. Если у Ольги нет занятий в консерватории и она не уезжает в подвал к Йохану записываться на магнитофон, то сидит в соседней комнате и аккомпанирует себе на небольшом электропианино. «Хайдеманна» она оставила на Палермской. А то, бывает, Ольга включает недавно купленный проигрыватель, и тогда из наших окон льются арии в исполнении Розы Понсель и Марии Каллас.
Возлюбленный Марии Каллас Ари Онассис женился на Джеки Кеннеди в Нью-Йорке, о чем ничего не подозревавшая Каллас узнала из газет, так что петь есть о чем. Сестра моя, как обычно, проявляет солидарность и подпевает ей в партии Мими из
– Вырубите музыку! Вы что там, гашиш курите? – кричит наш страдающий мигренью сосед.
Ночью мы с Ольгой сдвигаем матрасы в одной из комнат и болтаем о всякой всячине до рассвета, покачиваясь на сине-голубовато-зеленых волнах нашего моря. Как раньше, в животе у нашей матери.
Сердце Игоря по-прежнему принадлежит Вариньке, хотя ей, по всей видимости, его любовь без надобности. Ночует он по большей части на Палермской, где в остальном все изменилось. Папа сильно сдал после ухода Филиппы, силы у него уже не те, а вход в комнату моей матери собакам воспрещен. Так что, если Варинька не открывает Игорю дверь, он линяет в Кристиансхаун, садится на улице и воет так громко, что я сломя голову сбегаю по лестнице и впускаю его к нам, чтобы он не перебудил всех соседей. У нас Игорь с ходу начинает беситься, хотя стал уже вполне себе зрелым господином. Он прыгает по матрасам, оставляя следы своих грязных лап, пукает наперегонки с Ольгой и писает на пол. Похоже, у него прогрессирует недержание мочи.
Он и на остров Вен по-прежнему плавает, хотя Лили давно уже сошла на берег. Но иногда по вечерам его можно обнаружить и у нашего подъезда, где он поджидает нас со своим натруженным причинным местом, исцарапанной шкурой и расплывшейся в довольной улыбке пастью. На острове Вен наверняка немало дворов, где обретаются щенки с таким же точно неправильным прикусом и неуемной энергией.
Каждый год я пытаюсь поступить в академию художеств, но всякий раз получаю отказ, в то время как Ольга все совершенствует свое мастерство и становится настоящим виртуозом.
Зато я получила работу и два дня в неделю обслуживаю покупателей в «Лавке художника». Это Клeнё рекомендовал меня хозяину, и я чувствую себя на седьмом небе. Ведь сюда, на Бадстуэстрэде, приходят все копенгагенские живописцы закупаться божественным карминно-красным порошком. Пигментом для красок из кошениля[87]
и щитовки, пигментом, который они потом смешивают в своих ателье с яичным желтком, льняным маслом и бычьей кровью.Лютые проклятия и обвинения раскаляют атмосферу в магазине, особенно когда там собирается целая толпа художников.