Песни безумной Женщины

Была осень, было непонятно, и было так сказать бестолково по новому, и страшно по настоящему.

Вселенский веник захлестывал подражание, разочаровывал поистине каждого, кто становился у него на пути.

Допевай скорее свою песенку, Женщина.

Мы так устали.

Силы покидали нас, мы были слишком злы в этом, слишком сильны чтобы отказаться снова.

Не усмотрев ничего, мы просто пялились в пустоту, в космос.

А он, неминуемо, по закону, смотрел в нас.

Тратили многое, уследили даже в этом некий раздел, какую-то неминуемую пропасть.

Слишком сильно поперло, и жгут медленно спадал с твоего плеча.

Капля разбавленной крови выступала на месте проникновения, уже безболезненного.

Уже совсем такого забытого, но настолько естественного для нас, по истине правдивого и вовсе.

Ослепительные глюки про горящие дирижабли, нет, этого не было, этого не могло случиться.

Лишь твое распластанное тело, лишь запоздалые вздохи, такие последние, и воистину первые.

Первые хрипы налитых мокротой бронх, завораживали твою грудную клетку.

Песня 31.

Я так и валялся не вставая, потому что все должны валяться.

Мне было настолько ощутима твоя близость рядом, как дыхание прохладных могил, как запоздалый ветер.

Верю в то, что сбудется, не верю в то, что случилось.

Твои ноздри потекли красными ручьями, мои струились уже давно и подолгу.

Твои волосы седели на глазах, и росли откуда не нужно.

Зубы расплылись и закипели, как гасится известь.

Ты таяла на глазах, и пела песню.

Такую жуткую, как только позволяло тебе время.

Такую настоящую, что если бы совсем, то тогда и впредь, до неуместного плача палача, чей топор был уже занесен.

Слишком сильно поперла эта осень, слишком шаткой оказалась табуретка под ногами, слишком крепка веревка.

Смотри как я могу, ты тоже так когда-то могла, но отныне не сумела.

Ступишь ли ты этот шаг за мной?

Протянешь ли свою бледную нежную руку, чтобы я увел тебя в бессмертие?

Ты только не бойся, мы отменили страх, подменили его на раствор в наших венах.

Транспортируемый дальше, и по кругу, и снова по кругу.

Извне да понарошку, внутри, да на самом деле.

Небывалые кудри деревьев, холодные опавшие желтые листья, потребности в них больше нет, в них нет жалости.

В нас нет больше крови, только зеленая жижа сточных канав.

Жижа болот и тин, ряска необдуманности.

Жжение в голове, сводит с ума, тебя сводит с ума мое нахождение здесь.

Прониклись настолько глубоко и чисто, что не отмыться уже.

И когда осень снова чутко наступит, я надеюсь на скорый исход.

Песня 32.

Разложились кораблики на членораздельные речи, да плыли по делам своим.

Матерились столбы, от того, что навешали на них проводов разных, не для этого земля их взрастила.

Закопошились мыши в закромах, заморгали прожекторами, сигнализируя друг другу.

Потекли потоки смрада по улице, сквозь балдахины струились клопы в кровати, чтобы повкуснее было, да потеплее.

Замызгали стекло дерьмом, такой вот протест разудалый и смешной.

Анархисты нового времени, сотворили порядок.

Разложили по полочкам все что могли собрать.

Только терпение и разложение гниющих собак в канавах, только их запахи, некогда живых.

Они виляли хвостом до одурения, слишком быстро чтобы выжить.

Когда я шел по улице, раздавленный кот подмигнул мне, я неумолимо подмигнул ему в ответ.

С тех пор мы неразлучные друзья, союз двух мертвецов, только он уже, а я еще пока что нет.

Мы собирали цветы, только он уже разлагался, а я еще нет.

Мы раздавали их прохожим, и они их принимали, только мы еще руками, а они уже нет.

Слой за слоем косили траву, собирали степных пауков на радость мухам, устраивали обряды.

Звали весну, и она приходила.

Приносила нам дары, в виде оттаявшего из-под снега говна, и растворенной бумаги.

Из-под снега так же показывались подснежники-мертвецы.

Они молчали, даже и не думая притвориться во что-то более.

Слышали звон колоколов, по будним дням, по воскресеньям, как и водится, звучал набат.

Мертвый кот прощался со мной, и подмигивал, как и тогда, намекая на исход, на скорый переход на другую ступень познания.

Песня 33.

Мы с тобой сошли на дальней станции, где трава по пояс, где колючие буераки.

И на нас находил приступ, своеобразный акт жестокого самопознания.

Ты держала меня за руку, и сказала, что хочешь в туалет.

Как посмела ты столь презренным образом отвлечь меня от созерцания, которое я мог?

Я сказа чтобы ты сделала это в штаны.

И как же я был глуп и безнадежен в тот момент!

Ведь ты была в юбке, опустилась на тебя.

Как один из отличительных признаков, как соломенная шляпа, что была явно лишней.

Мы играли в прятки в зарослях борщевика.

Мы весело смеялись и скакали, получая не подменное удовольствие от процесса.

И кожа слазила с наших тел, обнажая красное мясо.

Тогда я на блюде подносил тебе нарезанные дольками яблоки, и тебя веселило это.

Женщина без кожи, ты опять запевала песни.

А я снова не мог наслушаться ими.

Тогда гром грозился с небес нам, угрожал ножом и травматическим пистолетом.

И мы бежали как одурелые в укрытие, подальше от него, от его злобы.

Непостижимо долетали до той дальней станции, с которой сошли.