Песни безумной Женщины

Песни твои по-прежнему глупы, и я страдаю от них, как и всегда.

Ты так же безумна, Женщина, и я точно так же не в силах тебе помочь.

Не остановить корабль, не сойти с тонущего судна.

Морской дьявол ждет нас с голодными рыбами, и потирает великие ручонки.

Вейся-вейся же знамя погибели, ты раньше, чем могло бы подумать, и позже чем может случиться.

Так слушай же дальше…

Песня 27.

Бесконечно проделываемая работа, безупречно продуманные мысли об этом.

Безучастное стояние в очередях, есть филиал ада на земле.

Слушая твои песни, я нисколько не сомневался в нас.

Однако в пасмурном дне, слишком сильно свежело, слишком туманен был горизонт.

Влюбиться не хватало духа, ненавидеть не было смелости.

Созерцание оставалось только.

Тупое, и лишенное любых смыслов земных.

Это не твои лезвия на полке у ванной.

Это не та горячая вода, заполнившая сосуд.

Это не эти унылые песни, не твои.

Так слишком просто, слишком радостно и буднично, как майские праздники, как полузакрытые двери, в то самое место.

Вроде бы и вспомнил, но мгновенно предал забвению, нарочно и со всей силы.

Ты раз за разом пропускала меня как рекламу, а я снова и снова перематывал тебя и заучивал наизусть.

Бредил, и был эротоманом небезызвестным.

Зато, настолько заоблачным, насколько мне могли позволить те летучие обезьяны, бесконечно пьяные и курящие дешевый табак.

Стрелки часов вращались в то время в другую сторону, неисправность вселенского механизма.

Бунт деталей и шестерен, который был так предсказуем с годами.

Безудержная их работа теперь поддавалась сомнению, да со всех сторон.

Барахтались снова и снова в грязных лужах бомжи и прочие обитатели городов, в экстазе от твоих песен.

Где-то с ними и я там был.

И радостно мне было, и тяжко, как недосказанное слово, как недопитый стакан, который неделю стоит на подоконнике, и вода имеет привкус пыли.

Чтобы узнать, спроси у нее.

Песня 28.

От бесполезного воззрения, к необдуманной абстракции.

От абстракции, да к страданиям небольшим.

От них дальше и дальше, к еще более, но чуть меньше чем могло бы показаться, и чуть больше чем позволило бы случиться.

По воле космоса, по разумению вселенной, ты слыла не в очень хорошем свете.

Но свет для всех был нехорош, а тьмы то и подавно, никто не был достоин.

Недостойные тьмы, брели по своим дорогам и тропинкам.

Недостойные тьмы, ютились в своих душных коробках, забивались в теплые влажные щели как блохи.

Скоблили побелку в подъездах, подъездная живопись, а они ее художники неумытые.

Сломленные, до боли несостоявшиеся, прыгали с многоэтажек, решительно достигая асфальта у дома, рабы гравитации.

Брызгали тогда всю округу, и чуть дальше, и бабки на лавочках пугались и гадали.

Заплутавшие в лабиринтах, новые философы не по своей воле, тянулись к небу.

Отличные знаки различий, бренные тела новейшего времени.

Не мертвые внутри, нет, но пустые, заполненные плюшем, вперемешку с кишками и дерьмом.

И мы с тобой, о Женщина, были такими, мы были такими.

Но выбора нам не оставалось, точнее, мы сами себя его постоянно лишали.

Запирались в комнате мрачной, и предавались ненависти, но настолько чистой.

Мы не хотели славы, деньги нам были ни к чему, только похоть и потные тела.

Ты была чуть толще чем обычно, а я был чуть живее чем казалось.

Ты была слегка подавлена, а я не был немного более разудалым чем запоздалые извинения.

Песня 29.

Слабости были настолько нестабильны, что порой превращались в нечто большее, чем могло показаться нам обоим.

Обоюдные согласия становились лишком сложны и шатки в сложившихся обстоятельствах.

Недовольно скоропостижным становилось безумие, сквозь марлевую повязку.

Мерзлота квартирных радиаторов окутывала по-новому.

Мы ждали отопительного сезона, грезили каждый по-своему, и жевали одеяло беззубым ртом.

Потом окукливались, и впадали в спячку.

Но по весне мы не превращались в сначала в гусениц, потом в бабочек, мы так и оставались грязными личинками, пульсируя по очереди.

Ты видела снова дивные сны, я снова видел черно-белый шум.

Общался с мертвыми, забывал живых.

Глотал проточную воду, фильтровал своим организмом, и одаривал им землю.

И ничего не росло на ней, только дивная колючая акация.

Нечистоты плыли по трубам, это были мы.

Кислотные дожди жгли глаза, это тоже были мы.

Цвет слоновой кости не вызывал уже былого восторга, цвет человеческой кости был не таким, и имел схожий эффект.

Слыли везде идиотами, безумцами, так есть.

Приходи к нам, вместе посмеемся.

Если будет время, если будет темно, вкрутим лампочку помощнее.

Будем целоваться до упаду, ты, своими бледными губами, я ножом.

А потом вместе выпрыгнем в воздух, тогда смешнее будет.

Песня 30.

Глубинные существа выходили наружу.

Пялились своими глазищами в наши забвенные веки.

Таращились в пустоту дневного тяжелого воздуха, вдыхали туман, плыли сквозь него.

Бредили постоянно, не обдумывая до конца поступки, служили службу невнятную.

Подкрадывались сзади, и били что есть мочи наповал.

Струились и роились, мыслили и преграждали дорогу навстречу идущим автомобилям, которые моргали дальним.