Песни безумной Женщины

Невозможно не знать откуда и когда, и по долгу не сходиться.

Как клубок путаница, как звезды в бесконечность, как вода, да под лежачий камень.

Словно яблоко раздора, словно быт неимущих, да и всего то.

Вены как трубы, головная боль, как напоминание о безвыходности.

Кровь носом, словно не позабыть бы, да и только.

Удручающие факты этой осени, как кенотаф, и там нет тебя.

Там тебя нет, словно в диком поле не может быть невероятной удачи, легла ты там на колючие травы.

Шептали травы тебе, что они колючие.

Ветер орал тебе в уши, что он подвижен.

Никто не смел звать тебя по имени.

Имя ты свое утратила в ту жуткую середину сентября, и поныне не вспомнит никто.

Нет, мы не сказка.

Нет, мы не поучительная история с лучшим концом.

Твое имя теперь, Женщина, ибо потеряла ты остальные.

Потеряла все, кроме своих песен, и прекрасны они становились в любую пору года, в любых созвездиях вселенной, в любых книгах.

Ты расплескивала их, словно котлованы.

Ты разливала их по небу, словно молоко, и след оставался.

Безумны слова их были, и умны не по годам.

Музыка их была так нерадива и прекрасна, как мороз по утру, как начало.

Слипались волосы твои в сгустки прошлых мыслей, не так сейчас.

Случились пальцы твои в молитве к вселенной, но так и не смогла ты их разжать.

С гневным смехом, с праздничным октябрем, засыпала тогда ты, Женщина, на тех самых до боли колючих травах, и не сумела больше очнуться.

Заблудился и я с тобой, космополиты проникли в созвездия и дальше, и потерялись.

Но свет снова близко становился, и прожекторы ему светили.

А в прожекторах тех, не понимали мы сознания силы, и беспричинности хаоса смены дня и ночи, так есть.

Прожектора те, не видели проклятия магов, алхимиков.

И прожектора те, обжигали нас до костей.

Песня 10.

Но не все песни были твои, Женщина.

Многие ты слышала, ибо могла слышать.

Как те, о великих и ужасных вещах, о глубоких пропастях для редких.

Про ночные дожди, и огарки свечей.

Распахнутые окна впускали седобородых стариков, которые звали нас с собой.

В места где все так прекрасно и безболезненно.

Но не привлекали они нас, не только нас.

Насилие тогда выливалось на пол, усеянный лунным холодным светом.

Словно шершавый лед наши души, и вкусы наши нетипичны.

И только утро заканчивало все это, когда сквозь разбитое окно, солнечный свет заменял прежний, и люди-капюшоны переставали хихикать.

Слюду клали мы, сеяли гранит, поднимали могучие камни, поворачивали вспять реки и времена, но по сути, лишь блуждали в нем.

Великовозрастные обороты выдумывали и деепричастия.

Не умолкали до самого мая, как и поныне.

Интересовались друг у друга спишь ли?

Да, мы уснули, и не смели не спать.

Заботой единственной нашей, была зевота.

Затем рвало нас наружу, рвало и выворачивало тем, чего в них не было.

О, вспомни тот дивный сад, те кровавые яблоки.

Вишня цвела как яд, как нашумевший дождь апреля.

Бутылки разного объема шумели под нашими ногами, что искали мы?

Копошились зловещие живые куклы, шептались и прятались за деревьями.

Звали нас, и подзывали, маня пальцем.

Шутили между собой и высмеивались.

Прислоняли ладони к губам, и к ушам друг друга.

Объедались насмерть кровавыми яблоками, мерзко чавкая.

И говорили нам об одном лишь выходе.

Что ж, опять прыгать с трамплина…

Песня 11.

На лысой горе, совсем взаправду, проникали мы.

Как запоздалый чай, словно выцветшие старые фотографии.

Как поблекшие лилии, на картине того художника.

Как будто железные кандалы, пропахшие потом узников темниц сырых.

Откуда взялась ты?

Быть может родили тебя грибы лесные?

Или птицы выносили тебя под крыльями, и вскормили птичьим молоком?

Или ослица вероломная, между разгадок своих, распространила тебя по этому миру?

Или фантазии воспаленных людей, явили тебя этому свету, задолго до?

Сокровенные тайны хранила ты в своих закромах темных.

Великие облики страха, являла ты тьме, и отступала она.

Влияла на погоду, едва ли, и слышала шелест опавшей листвы.

Затем сметала ее с трамвайных путей, в знак отсрочки конца.

Истинной становилась, перед лицом смерти.

Такой настоящей, как глубины земли.

Совсем не подолгу, да и не в какую сторону, но и отныне.

Брела по тонкому краю, в насмешку всем слабостям.

По тонким лезвиям резала свои прекрасные ступни, но затягивались раны сразу.

Предания разные, не знали о тебе, и о песнях твоих.

Это тоже насмешка твоя.

Заслужил ли я их?

Летописец старый, носился как безумец, и жег рукописи свои в ужасе.

Ибо не знал песен твоих, и не смел знать, как мы.

Пчелы роились, и приготавливались к броску, к нападению, они тоже ничего не знали и не слыхивали.

Лишь личинки, извиваясь словно водопады рек, безмолвно шептались между собой о твоих песнях.

Напевали друг другу, через мысль, через страсть, с мерзким запахом.

Не было слов людских для них, и звериных.

Лишь только в копошении тварей, различалась мелодия.

Смысл разрушения, decadent…

А потом тишина такая прекрасная становилась, все ей сопутствовало вокруг.

Все ее поддерживало, и звери, и могучие деревья.

Песня 12.

Со слов вражды мы начали все это.

Невежды в чистом виде, словно высохший бублик, словно гнилая хурма.