О, мрамор, портики, куртины,Античной Греции картины, —Версаль, Элизиум{379} богов и королей!Я сон твой дивный не нарушу,А ты росой в мою измученную душуЗабвенье и покой пролей.Чужим я становлюсь Парижу,Лишь только в зелени увижуПриют потайный мой, дриад услышу зов.В раздумье легком и ленивомЯ часто по холмам спускаюсь к ближним нивам,Под сводами густых вязов.Где фейерверки огневыеИ где гвардейцы постовые?Где королевский двор, кареты, толпы слуг?Исчезло все. Но сердце радоЗдесь в одиночестве лесном найти усладуЛюбви и творческий досуг.Несчастный, в юности беспечнойРастрачивал я пыл сердечный,Общенье с Музою — распутством заменя.Моя душа от пресыщеньяТомится скукою, и славы обольщеньяТеперь уж не прельстят меня.Покой, молчанье и забвенье,И тихое уединенье —Вот все, что нужно мне.Навей же сладкий сон, Версаль!И пусть под пеплом серымПоследний жар души соблазнам и химерамЛюбви да будет посвящен!Ведь сердца пыл не весь растрачен,И я порой не так уж мрачен,Когда в тиши лесов случайно встречусь с ней.И станет радостно и больноПод взглядом светлых глаз, и хочется невольноЕй посвятить остаток дней.Вся жизнь — в любви. О, сад счастливый,Скрывай же облик горделивыйИ имя нежное, что я тебе шепчу,Когда, расставшись с ней, взволнован,Брожу наедине и грежу, очарован,И видеть вновь ее хочу.Лишь для ее отдохновенийРодник иссякших вдохновенийВ гармонию стиха я замыкать готов.Лишь для нее, о, несравненной,Еще поет в лесах, слагаясь в ритм священный,Язык любви, язык богов.О, массовых убийств свидетель,Когда бы только добродетельМогла смягчить людей жестокие сердца, —То каждая твоя аллеяЗвала бы к счастью нас, восторг любви лелея,И к наслажденью без конца.Но иногда твой рай зеленыйИ мой приют уединенныйСвинцовым трауром оденет вдруг печаль.И вижу я в тумане аломТолпу живых теней, гонимых трибуналомНа гильотину, о, Версаль!Перев. М. Зенкевича