Песня первой любви

Кондукторша, сидевшая до этого тихо и дышащая только на покрасневшие пальцы, озлобилась сразу необычайно.

— У, черт, который раз уже спрашиваешь.

— Дак ведь я, мы ведь то есть, это, того, из деревни, мы из деревни, значицца, — заюлил юродствующий мужичок, — мы, нам интересно, нам удивительно — кто это говорит и откуда. Мы яровые вспахали, мы в закрома засыпали, вот нам и интересно.

— Врешь, врешь, ты все врешь, ты меня уже который раз спрашиваешь, и я тебе отвечала, — заметалась кондукторша.

— А почему у тебя глаза зеленые? На ведьму ты довольно не похожа. Красивая, — рассудительно удивлялся мужичок.

Кондукторша вся побелела и смогла ответить только так:

— Да ты… а ты, кто, я…

— Да-да. Вот именно. На ведьму ты не похожая, а глаз у тебя зеленый, — радовался мужичок.

К кондукторше внезапно пришли все те слова, которые она знала с детских лет:

— Да ты на себя посмотри. Козел. Ты кто? Тебя в бутылке держали! Тебя надо в бутылке держать! У тебе глаз красный, нос синий, тебя, пьяницу, надо в бутылке держать и оттудова не выпускать, кривая рожа твоя оспатая, шилом бритая.

Мужик чрезвычайно обиделся и отвернулся к окну, потому что все сказанное являлось почти сущей правдой.

— Ага-г-га, — наслаждалась победительница, — красноглазая твоя харя-харитиша. День не кончился, а оне уж лыка не вяжут, прости господи.

Мужичок не выдержал и, повернув к народу и кондуктору не всего себя, а один лишь воспаленный глаз, заметил:

— У вас, конечно, в городе другой закон, другие отношения, у вас кажный друг дружку лает.

И смят был бы кондукторшей и побежден вторично, троично, но все перекрыл, весь троллейбусный шум прежний громовой голос:

— Остановка Вторая Порядковая улица. Следующая остановка — Третья Порядковая улица.

— Ой, а кто это говорит? — удивился мужичок.

И он тут на своей остановке из троллейбуса вышел, по выходе слыша еще такие мужичка слова-боротанья:

— Удивительно же мне, кто это там говорит. Удивительное рядом. Кто видел фильм под одноименным названием, кроме меня? Удивительно, что я его тоже не видел, но мне про него рассказывали в деревне, в период прополки.

И он тут из троллейбуса вышел, прижав к груди лампочки: 100 ватт — одну, матовую — 60 ватт — одну и одну в 15 ватт для туалета, и плюнул троллейбусу в хвост, прямо ему в хвост, в цифру № 1286.

— Ну вас всех к черту, — говорит (разговорился!), — пойду-ка я лучше электричество свое налажу, а то — это же нужно! Мне нужно пить, есть и прочее, мне нужно Calcii Chlorati — 10 % принимать, а я тут раскатываюсь да удивляюсь неизвестно почему и зачем, через негодяя и в обществе негодяев.

И, не глядя даже на девушек в магазине «ЛАДА», которые, несмотря на морозную уличную погоду, сняли часть одежды и соблазнительно показывали себя, обновляя витрину, зашагал домой.

И что я еще вам могу про него рассказать — я не знаю. И что я еще могу для него сделать, кроме того, что уже сделал, написав про него вот на этой самой бумаге, — я не знаю.

И вообще. Что это я, собственно, к нему привязался, к живому живущему человеку? И вроде бы даже как-то его между строк осуждаю. А он ведь живущий человек. Он — простой человек. А мир вокруг полон простых людей, и простые люди сложны, непонятны, таинственны и загадочны.

И он — человек, он — человек, а поэтому и не хорош и не плох. Он — человек — вот и все тут. Я не хочу вдаваться в еще большие подробности, но это так. Поверьте мне…

И не лучше ли мне на моем месте просто пожелать ему:

— Товарищ! Скорей борись со своим недугом и выходи с бюллетня обратно в сферу активного производства. Береги себя и больше не болей, а то умрешь.

Только какой, спрашивается, со всего этого толк, если пожелаю?

* Публикуется впервые

ПPEBEД, TOBAРИЩ… — Так было написано тогда. До изобретения интернетовского «языка падонкофф» оставалось около 35 лет.

…на «лис» охотиться. — «Охота на лис» — состязание по радиоориентированию на пересеченной местности. К данной ситуации рассказа никакого отношения не имеет, персонаж употребляет этот термин неправильно, понаслышке.

Откройте меня

Окно в его комнате завешено замечательными шторами — тростник, некие аисты, узкие лодки, фанзы, черепичные крыши с приподнятыми углами и прочее, что позволило бы смело назвать пейзаж штор китайским, если б не мешающее этому обстоятельство одно: неизвестный художник тканевой фабрики зачем-то пустил поверх всего Востока какие-то значительных размеров окружности, поделенные грубым мазком на секторы, что сделало окружности, похожими на деревянные колеса от обычной телеги, а также лишило рисунок наличия явных признаков национального колорита.

Плотные эти шторы были такой совершенной конструкции, что не пустили бы света солнечного в комнату и вовсе, но, видать, такой выдался солнечный радостный и развеселый воскресный денек — венец трудовой недели, что и шторы прекрасного изобретения ничего поделать не могли — лез свет дня воскресного в окно, и все тут.