Песочные часы арены

Мы с Джессикой перезванивались, говорили по несколько часов без умолку, строили планы. Она собиралась прилететь ко мне в Москву. Однажды позвонила. Я не сразу понял, что происходит. У нее была истерика. Она кричала в трубку, что я ее предал. «Она впервые поверила, полюбила, открылась. Я ее растоптал!..»

Попытался выяснить, что произошло? «Ты спал с моей сестрой! С Сабриной!..» Я ей, мол, так и так, когда я мог это сделать, если мы не разлучались ни на минуту? «В ночь перед отлетом, внизу, в душевой, когда я спала!.. Мама видела, как вы туда спускались. Ты меня предал! Унизил! Будь проклят!..» и бросила трубку. Далее все дни: «абонент не отвечает…» Через неделю дозвонился до матери.

«…Джессики больше нет. Не звони сюда больше. Будь ты проклят…»

Джесс, моя хрупкая, сильная Джесс сломалась. Сгорела из-за чужого вранья. Сначала она напилась снотворного. Откачали. Через пару дней выписали. Взяли на учет.

…Нашли ее в душевой. Ее шею обвивали любимые ярко-красные скакалки. Они единственные остались с ней до конца…

Я позвонил Сабрине. Разговор помню до мельчайших подробностей. В ее голосе не было ни угрызения совести, ни сострадания. Скорее наоборот.

– Ты понимаешь, что ты натворила? Ты сломала нам жизнь! Ты убила свою сестру!

– Плевать! Почему всё ей? С детства всё ей! Лучшие шмотки ей! Отличные оценки в колледже – ей! Самые красивые парни – ей! Чемпионство – ей! На телевидении – она! А где я? Меня достало быть второй!..

– Ты понимаешь, что все эти годы она жила без любви? Она жила в ожидании любви! Она впервые поверила, что жизнь может быть другой. Мне поверила! Я был ее последней точкой опоры. А ты эту опору из-под нее выбила!

– Плевать! Она просто – дура!.. А с тобой мне всего лишь хотелось узнать: как там все устроено у русских? Может, как-то иначе…

– Знаешь, тебя даже Ной не взял бы в свой ковчег.

– Есть проблема?

– Есть. Тебе не нашлось бы пары.

– Это почему же?

– Да потому, что ты тварь – редкостная!..

…Пашка резко замолчал. Откинулся на подголовник, закрыл глаза. Он выдохся. Был пуст. Снова чист. И честен. Перед собой. Небом. Он, наконец, избавился от спудом висевших над ним проклятий. Но легко не дышалось. Просто дышалось. По привычке…

Витька еще долго молчал, смотрел на дорогу, на мелькающие отбойники, как на кадры кинохроники. Кадры их мелькающей жизни…

– Да-а… Ничего не скажешь – душевная история…

Пашка летел, прислонившись лбом к холодному стеклу иллюминатора «Боинга». По соседству под пледом посапывал Витька. Под ними медленно проплывали розовые айсберги вечерних облаков, подсвеченные уходящим в ночь солнцем. Внизу, в проталинах перисто-кучевых, виднелась темная карта земли, испещренная серебристыми змеями рек и речушек, прямоугольниками чужеземных полей да светлыми конопушками поселений. Хотелось туда – к людям, и одновременно подальше от людей. Мысли были вялыми, желаний никаких.

Здесь, в оставленном Майами, царила несусветная жара, а где-то там, на Воробьевых, сейчас весенняя прохлада. Сходят с ума соловьи, да взорвавшаяся цветением майская сирень бьет шрапнелью по ноздрям и сердцу.

Впереди ждала ночь и чернота пустой Атлантики…

Глава двадцать девятая

Пашка Жарких, перелетная цирковая птица, шел с чемоданом и портпледом вдоль океанского лайнера, которому, казалось, не будет конца. Рядом тащил на колесиках свой скарб Витька Рогожин, такая же цирковая пернатая, по совместительству «Синяя Птица Счастья». Чуть в отдалении за ними следовал пестрый, разноязыкий табор будущих интертейнеров – цирковых «развлекателей».

Над ними высилась не просто морская громадина, это была большая громадина, циклопическая. Они дошли до трапа в середине судна, посмотрели вправо-влево и едва увидели начало и конец своего будущего морского дома.

На борту перед ними ярко-синими буквами значилось «Norwegian Breakaway».

– Хм, «Норвежский прорыв», – вслух перевел Пашка. Ему тут же вспомнились слова Витьки о «Брусиловском прорыве». – Докаркался, пророк хренов!..

Они не сразу отыскали свои каюты на спецпалубе, предназначенной «only for staff» – исключительно для корабельной обслуги. Их каюты располагались на уровне ватерлинии, а может, и ниже. Пришлось не одну минуту поблуждать по замысловатым переходам с неожиданными подъемами и спусками, поворотами и тупиками. Пути-дорожки «стаффов» с пассажирскими тропами не пересекались никак – такова была конструкция этого судна и условия их контракта.

Наконец они достигли цели. Жара отыскал свой кров. Веселый Роджер прошагал еще метров пятнадцать и махнул рукой – я тоже на месте.

Пашка с облегчением опустил на пол увесистый чемодан, где утрамбовалась вся жизнь молодого жонглера – вперемешку личная и творческая. Смахнул пот. Поколдовал с электронным замком и толкнул дверь. Разверзся темный проем каюты. Его обдало застоявшимся плотным холодом кондиционированного воздуха. Пашка передернул плечами. «Бр-р! Могила!..»