Песок

Раз в два дня на виллу приходит пожилая фройляйн. Она готовит еду, убирается, бормочет под нос скороговорки, навевающие ностальгию по советским фильмам о Второй мировой. С нестабильной периодичностью появляются рядовые сотрудники кембриджской группы. Мне кажется, приходят они исключительно для того, чтобы стырить какую — нибудь мелочь или приколоть отчеты к разноцветным папкам.

Радостно накатывают надежды — вдруг эти «Рога и копыта» обанкротятся, эксперимент не состоится, и я со своими денежками (точнее деньжищами), еженедельно перечисляемыми на мой счет в Райффазенбаке, вернусь в Матвеевское.

Доктор Гоша четвертый день пьет. Вчера он мрачнел в алгебраической прогрессии, сегодня — в геометрической. В кабинете, на экране его монитора теперь мерцают не голые красотки, а формулы. Наука истощает его лучезарность. Ювелирная окантовка бороды превратилась в плохую плотницкую поделку. Мутные глаза утратили бритвенную остроту.

На мое «здрасьте» он ответил сивушным выдохом и отвернулся.

Я уверен — его настроение связано с тем, что напарник мне найден. Пытаюсь улыбаться — он хмуриться в ответ и рубит с плеча:

— Нам придется с тобой помучиться, мон амии. Увы, еще раз увы и контрольная кривляка — увы в голову.

— Отчего, мой маршал? — мне совсем не весело.

— Потому, что ты заглянул в дверь на Лемуре. Точняк, парниша, не упрямься. Мы анализы твои досконально изучили. С точки зрения голой науки ты крайне интересный экземпляр. Для нас. Можешь начинать гордиться.

Я молчу. Доктор Гоша тоже. Он нежно поглаживает мышку компьютера. Почти бесшумное движение пальца по ребристой поверхности колесика выводит меня из себя:

— Я же рассказывал. Нет. Я убежал.

— Многие так рассказывали, а потом, — Гоша царапает ногтем колесико мышку. Я хочу вынырнуть из этих всплесков безмолвия, хлопнуть дверью, раствориться на улицах Ганновера. Надеюсь — сейчас сюда пригромыхает какой-нибудь рыжий аспирант и растопит тишину кабинета.

— Того, чей ушлепок ушлепал на Омегу, сложно загнать даже в зону Альфа. Это не каламбур. Это афоризм для внутреннего пользования.

Гоша снова молчит:

— Если вдруг ты дойдешь до границы.

Меня доконали эти паузы. Я ору:

— Встать, сесть, отжаться! Тебя вштыривает меня мучить? Рожай, наконец, свои откровения!

— Один волонтер на моей памяти отгрыз себе палец. Другой — оторвал мочку уха. Обделываются все без исключения. Так мы и делаем статистику о количестве повторно отправленных в Зазеркалье.

— Сволочи! — ору я.

— Слушай, не надо, а, — парирует Гоша. — Ты за бабло согласился участвовать в эксперименте. Ты свой песок заныкал. Ты во всем ищешь выгоду. Тебя никто здесь не держит. Вали, а? Пока не поздно. Я прикрою.

Я не стал объяснить, что поводок, который держит меня здесь, в три раза длиннее, чем обозначил Гоша. Не «эксперимент — деньги», а «эксперимент — деньги — песок — Ляпа — любовь».

Не буду же я рассказывать, что деньги нужны на покупку морского, речного, вулканического песка, утрамбованного в 9132 склянки.

Не буду и о том, что не позволю кому-нибудь отобрать Коллекцию. Даже если придется продавать почку.

«Нет. С почкой я определенно погорячился».

— Надеюсь, ты не отдала коллекцию? — единственное, о чем я спросил Ляпу, позвонив из Ганновера две недели назад.

— Нет. Я дождусь тебя, — ответила Ляпа.

Больше я не звонил ей. Мне было достаточно того, что она меня ждет.

Чем можно нарушить хрупкое равновесие?

Чтобы вернуть Гошу к теме разговора, в очередной раз прерываю его отвлеченные алкогольные умствования:

— Почему ты ни разу не ходил в эти зоны? Переживаешь за своего ушлепка?

Вот тогда Гоша достает из ящика стола изящную бутылку Otard и отхлебывает прямо из горлышка, длинною в половину его руки:

— Хрупкое равновесие мироздания опасаюсь нарушить.

Он крутит в руке маленькую шоколадную печеньку. Пальцы измазаны тающим шоколадом.

— Пойдем со мной, — от души предлагаю я. — Тебе же уйму денег отвалят. Больше чем любому добровольцу.

— Стремаюсь я, мой храбрый ПИФ, — сознается Гоша. — С таким умищем в эдакое пекло. Но я обязательно пройду туда, когда на Земле завоняет жаренным и спасти её можно будет лишь с Омеги.

В тот день, уже зная, что завтра на вилле соберутся сычи и начнется эксперимент, он рассказал еще одну гипотезу, от которой мне не стало спокойнее за свое будущее:

— ПИФ, мне непонятно, почему ученые уверены, что мир более — менее исследован и исчерпывается материальными расстояниями от минус до плюс бесконечности. Что вокруг нас происходит необратимое движение материи, образующее время. Что Вселенная материальна, расширяется, огромна — за горизонтом событий есть еще события. Мы не отрицаем возможность существования гиперпространства, но не допускаем, что есть кусок, клочок, выхлоп, территория, плацдарм, возможно нематериального характера — вне этой Вселенной, хоть и органически с ней связанный. Просто ВНЕ.

Гоша замолкает. Наверное, ему так же как и мне тяжело питаться этим «вне Вселенной», несмотря на то, что, в отличие от меня, ему явно не в первый раз приходиться переваривать эту мысль.