Песок

— Разве не очевидно? — не поднимая головы, заплетающимся языком пробормотал доктор. — Испугала провинциальная натуралистичность происходящей здесь катастрофы. Теперь у меня трилемма: самоустраниться, возглавить силы разума или стать как все, то есть обезуметь. — Гоша встал, сбросил лакированные туфли, попробовал прокатиться на скользком паркете, споткнулся, с шумом — треском грохнулся, остался непринужденно лежать на полу. — Ушлепки потеряют человеческий облик потому, что вновь стали людьми. Людям, познавшим все грани жизни, отведавшим несравнимого величия, бессмертия, мало есть, убивать и любить. Они очнулись, ждут праздника, а его все нет и нет. Они будут искать причины. Где я? Кто здесь? Кто виноват? Что делать? Митинги, трибуны, поиск вредителей. Они придут к тебе. У них не останется других желаний, кроме чаяния получить от Омеги всё. Всё, понимаешь — моря, счастья, самореализации, национальной идеи. А добыть это уже негде. Ты более удачлив. Получил хоть что-то, — доктор ласково погладил ослепительно белый паркет. — Виноватым назначат тебя. Разорвут на части просто из интереса, что за пакля внутри. Вильгельм им пока нужен — за ним подозреваются запасы оружия и продовольствия. Поселенцы очень скоро доберутся сюда и линчуют тебя. Ничего не имеешь против?

— Нет Бога — возможно все?

— То есть ты готов, что тебе устроят вальпургиеву ночь?

— Варфоломеевскую.

— Ее тоже. И заодно ночь длинных ножей.

— Не готов.

— И я не готов. Поэтому и трилемма, — Гоша поднялся с пола, тщательно изучил запоры на межкомнатных дверях, затащил в соседнюю комнату кресло. — Лучше бы Омегу утюжили бомбоударами. Люди даже без весомого боезапаса совершат здесь поступки намного более пакостные, чем ковровые бомбардировки. Ты в курсе, что во всей Омеге сейчас нет более опасного места, чем у тебя в замке?

Вы можете назвать первую строчку в рейтинге «ужасов Средневековья»?

Ляпа и Вильгельм набросили безразмерные непромокаемые плащи с капюшонами, вмиг став похожими одновременно на монахов и бойких убийц из ужастиков. Оказалось в доме есть черный ход — путаясь в полах плащей, они полезли в подпол.

В неглубоком подвале невыносимо пахло сероводородом. Низенький тоннель вывел к осыпающимся земляным ступенькам. Все как в ОУН или у лесных братьев — передвижение в три погибели, пресмыкающаяся жизнь, неуверенность, грязь и страх.

Через замаскированный люк выползли в эпицентр особо пышных кустов в отдалении от групп оцепления, оформившихся вокруг дома Хранителя. Воздух вокруг стал еще более живым. Он надежно переносил не только запахи, но и отголоски весьма громких бесед и песен, проистекающих повсюду на Омеге.

Дом Вильгельма располагался очень удобно — на окраине, среди боярышников, вымахавших выше общего двухметрового уровня. Пригнувшись, Ляпа и Вильгельм вышли в березовый перелесок и по едва заметной тропке двинулись вокруг поселка.

Конечно, Ляпа не знала и десятой доли жилищ, не отличавшихся к тому же архитектурной выразительностью, но дом, к которому они подошли, обязательно бы запомнила. Видимо отворотная магия этого места не позволила наткнуться на сооружение во время ежедневных прогулок в поисках Пуха.

Строение напоминало добротный барак, типа хлев, таким, каким его строят рачительные крестьяне для зимовки своих буренок. Внутри обстановка мало отличался от коровника — единственная прямоугольная комната, низкий потолок, земляной пол, отсутствие окон, животное тепло, которым дохнуло из нутра непроглядной тьмы.

Хранитель нащупал выключатель на входе — пронзительно яркий свет озарил ряды скамеек. Десять — пятнадцать рядов поперек комнаты. На них как в зрительном зале замерли люди. Спиной к вошедшим, в неудобных полусогнутых позах, никаких признаков движения.

Ляпа сощурилась на противоположную стену — экрана не было. Значит, они сидят как овощи на грядке? Лицом к кирпичной кладке.

«Экран светится внутри овощей?»

Вильгельм махнул внутрь комнаты. В последнем ряду сидел Пух — человек, ради которого она оказалась в капитанской рубке Бога. Ляпа хотела броситься к нему, обнять, но наткнулась словно на невидимое ограждение.

Сутулая неподвижная спина Пуха (как он похудел!), складки его мешковатого костюма, превратившегося в саван, — вполне убедительные аргументы, чтобы опасаться увидеть ее лицо.

Ляпа заставила себя пройти последние три метра, вцепилась в его задеревеневшее плечо, наклонилась. Теперь главное удержаться, не зажмуриться. Глаза Пуха затянуты отвратительной белой пленкой, лицо высохло, став величавой маской значительности и/или непосильной ответственности.

— Я же рассказывал о заболеваниях на Омеге, — голос Хранителя заставил Пуха вздрогнуть, выпрямиться и оторвать руку от плеча девушки. — Три этапа. Иногда жители проходят всего два, навсегда замирая в состоянии воображаемого всесилия. Все они здесь. Пух последний. Двадцать шесть человек, каждый из которых ошибочно думает, что ювелирно управляют Вселенной. Не надо их будить. Они безупречно ранимы в своей беспомощности.