Пестель

Один из самых близких к Пестелю декабристов, князь Александр Барятинский, утверждал в показаниях, что «в 1822 же году большая часть сего общества отошла от нас». «Малое число членов и всегдашнее их бездействие было причиною, что нет во второй армии ни управ, ни порядку»; «Крюков занят женитьбой своей, никогда не входил даже и в разговоры. Ивашев уже два года у отца в Симбирске живет, Басаргин, Вольф, Аврамов совершенно отклонилися даже от разговоров, касающихся до общества». «И если все почти не отстали от общества, по крайней мере мне так всегда казалось, то более потому, что боялись друг перед дружкой прослыть трусами или эгоистами», — показывал поручик Павел Бобрищев-Пушкин. «Тульчинская управа с самого 1821 года впала в бездействие и с того времени все ее приобретения состояли в некоторых свитских офицерах», — признавался на допросе и сам Пестель.

Подобным же образом обстояли дела и в Каменской управе. Знаменитая Каменка, воспетая Пушкиным, была, конечно, одним из важных центров российской культуры начала XIX века. Однако дух свободолюбия, царивший там, был скорее «барским вольнодумством», духом дворянской аристократической фронды, чем духом политического заговора. Руководитель управы Василий Львович Давыдов — ровесник Пестеля, был с 1822 года в отставке и безвыездно жил в своем имении. К 1825 году у Давыдова было уже шестеро детей. «Женившися, имевши несколько детей и живучи уединенно в деревне — какая может быть управа у Вас. Л. Давыдова», — резонно замечал на следствии Барятинский.

О том, как проводили время обитатели Каменки, рассказывал друживший с Давыдовым Пушкин: «Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».

Другое пушкинское свидетельство — адресованное Василию Давыдову и датированное 1821 годом стихотворное послание:

Меж тем, как ты, проказник умный,
Проводишь ночь в беседе шумной,
И за бутылками аи
Сидят Раевские мои…

В стихотворении присутствует и характеристика тех «политических предметов», которые обсуждались в Каменке «за бутылкою аи»:

Спасенья чашу наполняли
Беспенной, мерзлою струей,
И за здоровье тех

и тойДо дна, до капли выпивали.
Но те в Неаполе шалят,
А та едва ли там воскреснет…
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.
Ужель надежды луч исчез?
Но нет! — мы счастьем насладимся,
Кровавой чашей причастимся —
И я скажу: «Христос воскрес».

В этих беседах о «тех» (революционерах) и «той» (свободе), о мировых революционных событиях, о возможности или невозможности провозглашения свободы в самой России, о том, «треснет» или «не треснет» «ярем» рабства, сложно было отличить голос облаченного в «демократический халат» Василия Давыдова от голосов его собеседников. Однако Давыдов в 1819 году вступил в заговор, а его собеседники, в частности, упомянутые в стихотворении его племянники Александр и Николай Раевские, славились своими вольнолюбивыми взглядами, но по большей части в тайном обществе не состояли. Не состоял в заговоре и сам Пушкин.

«Общество, не имеющее ни единомыслия, ни сил, ни денежных пособий, ни людей значительных, ни даже людей, готовых к действию или весьма мало, ничего произвести не может, кроме пустых прений», — признавался на следствии Василий Давыдов.

Кажется, что единственной реальной военной силой Тульчинской и Каменской управ вместе взятых (кроме, конечно, полка самого Пестеля) была 1-я бригада 19-й пехотной дивизии, которой с января 1821 года командовал князь Волконский. «У Пестеля никого не было, кроме Волконского», — показывал на допросе хорошо информированный в делах заговорщиков Александр Поджио.

* * *

Генерал-майор Сергей Волконский — одна из наиболее ярких личностей в заговоре декабристов. По возрасту он — среди самых старших деятелей тайных обществ: в момент образования Южного общества ему исполнилось уже 32 года. По происхождению же Волконский был и одним из самых знатных — в жилах его текла кровь Рюрика и Гедимина. В формулярном списке «о службе и достоинстве» Сергея Волконского, в графе о происхождении, записано лаконично: «Из Черниговских князей». По материнской линии Сергей Волконский принадлежал к роду князей Репниных.