Пьесы и сценарии

Идут в гостиную. Музыка уже громче. Танцует молодёжь, две-три пары. Есть и телевизор, металлически бубнит. Референт пригласил Динэру. Она вся в импортном чёрном шёлке «лакэ», только ниже локтя алебастровые руки вырываются из лакированной блестящей как бы кожи. Словута прощается с Макарыгиным в передней.

СЛОВУТА: Хорошо живёшь, Макарыгин. Старший зять — лауреат трижды?

МАКАРЫГИН (с гордостью): Трижды.

СЛОВУТА: Ну и младший боек. До первого ранга дослужит. Ну, спасибо, прощевай. — (И с хозяйкой.)

Прислуга сменяет посуду к чаю. Галахов ловит Иннокентия под локоть. Ведёт его в диванную, показывает прислуге поднести туда питья. Садятся через столик. Отсюда — незадёрнутый хороший вид в окно на площадь Калужской заставы с вечерними огоньками светофоров, автомобилей, идёт снег.

ГАЛАХОВ: Пользуюсь встречей, Инк. Разреши тебя кое о чём расспросить.

ИННОКЕНТИЙ (он даже веселеет): Привилегия писателей — допрашивать. Вроде следователей. Всё вопросы о преступлениях.

ГАЛАХОВ: Мы ищем в человеке не преступления, а его достоинства, светлые черты.

— Тогда ваша работа противоположна работе совести. Да ты не хочешь ли писать книгу о дипломатах?

— Хочешь — не хочешь, творчески так легко не решается. Но — запастись заранее материалами… Не всякого дипломата расспросишь. Спасибо, что ты — родственник.

— и твой выбор доказывает твою проницательность. Посторонний дипломат, во-первых, наврёт тебе с три короба. Ведь у нас есть что скрывать.

— Я понимаю… Но этой стороны вашей деятельности… отражать не придётся, так что она меня…

— Ага. Значит, тебя интересует главным образом — быт посольств, наш рабочий день, ну там, как проходят приёмы, вручение грамот…

— Нет, глубже! и — как преломляются в душе советского дипломата…

— А-а, как преломляются… Ну, уже всё! Я понял. и до конца вечера буду тебе рассказывать. Да ты и сам можешь хорошо представить. Высокая идейность. Высокая принципиальность. Беззаветная преданность нашему делу. Личная глубокая преданность товарищу Сталину. Неукоснительное следование инструкциям из Москвы. У некоторых — сильное, у других — слабоватое знание иностранных языков. Ну и ещё — большая привязанность к телесным удовольствиям. Потому что, как говорят, жизнь даётся нам — один только раз… Но объясни и ты мне сперва: военную тему ты что же бросил? Неужели исчерпал?

— Исчерпать? — её невозможно.

— Да, вообще с этой войной вам подвезло. Коллизии, трагедии — иначе откуда б вы их брали? В советском обществе их нет.

— Военная тема — врезана в сердце моё… и мёртвым слава. А живым — жизнь. Знаешь, Инк, на фронте метко говорят: что смерть? Той единственной пули, которая тебя убьёт, — ты не услышишь. А которая свистит — та уже не убьёт. и выходит, что смерть — как бы тебя и не касается: ты есть — её нет, она придёт — тебя не будет.

В диванную почти вбегает Динэра. За ней сразу — Эрик.

ДИНЭРА: Коля! А захотелось нам тряхнуть стариной. Споём «фронтовую корреспондентскую»!

ЭРИК: Николай Аркадьич! Не откажите! С кем же нам ещё?

Галахов сбился с разговора:

— Да, война, война… Мы попадаем на неё робкими горожанами, а возвращаемся с бронзовыми сердцами. Что, без сопровождения?..

А радиолу уже выключили. Сели втроём на большой диван. и запели, недостаток музыкальности возмещая искренностью:

От Москвы до Бреста
Нет на фронте места…

Стягивались слушать их.

От ветров и водки
Хрипли наши глотки.
Но мы скажем тем, кто упрекнёт…

Молодёжь с любопытством глядит на знаменитость, кого не каждый день увидишь.

…Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортёр погибнет — не беда,
И на «эмке» драной
С кобурой нагана —
Первыми вступали в города!

Квартира Володиных в престижном высотном доме.

ДОТТИ уже скинула шубку, осталась, как была на вечере: платье без рукавов, зато полунакидка, отороченная мехом, её рукава у локтей разрезаны, у кистей стянуты туго. Она ступает по полу и властно, но и как бы плывя по воздуху.

А Иннокентий, без шапки, как стал в пальто у вешалки — так и стоит. Рассеянно.

Дотти подошла к нему беззвучно — и стала бережно снимать с него пальто.

Он смотрит на неё — как не видит.

Или как в первый раз увидел.

Эти губы, никогда не насытные. Волосы. Плечи. и — собрано сразу в одну. А всего и ни у кого не бывает сразу вместе.

Он — отдыхает. От невместимого напряжения этих суток.

И — положил одну руку на её плечо.

И Дотти тотчас вобрала его взгляд. и верхняя губа её мило вздрогнула, по-оленьи.

Разве — может она что-то понять? Как ей самой узнать, что в ней не хватает — понимания?

Но тут ещё длится тёплая безопасность многолюдного вечера. и Дотти — соучастница этой безопасности. Как и всех прежних радостей их.

Дотти наклонила пред ним голову — так что он видит особенный, знакомый узор её волос на затылке. и вдруг сказала с покаянной внятностью: