Пьесы и сценарии

НЕРЖИН: и сколькие поверили! Я со сколькими пленниками в камерах сидел в Сорок Пятом… Народ — поверил, так валом и повалил. Все ждали и верили, что страна оздоровится!

РУБИН: Я тебе сколько раз говорил: не злоупотребляй словом «народ». Оно — неопределённое до безсмыслицы.

АБРАМСОН: К сожалению — да.

СОЛОГДИН: Да, тут надо сильно подумать. Тупая масса, как правило, не понимает своих избранцев. Простонародье — это совсем не народ.

НЕРЖИН: Я — много об этом думал, друзья. и сказал бы так. (Не без труда подыскивая слова.) Народ — это не все, говорящие на нашем языке… Но и не избранцы, отмеченные огненным знаком… Не по рождению… и не по труду своих рук… и не по крылам своей образованности отбираются люди в народ. А по душе. А душу — выковывает себе каждый сам, год от году. и надо стараться отгранить в себе такую душу, чтобы стать человеком. и через то — крупицей своего народа… Конечно, с такой душой человек обычно не преуспевает в жизни. Ни в должностях. Ни в богатстве. и вот почему народ преимущественно располагается не на верхах общества.

Квартира прокурора Макарыгина.

Квартира обширная (сдвоенная), очень богато обставленная. Трофейная мебель из Германии. Бронза. Крупная радиола как часть мебели. Ковры, зеркала. В ходе эпизода видим то одну комнату, то другую. Есть и гостиная, но начинается действие в столовой. За столом — человек до пятнадцати. Во главе — прокурор МАКАРЫГИН, генерал-майор, в кителе с орденами, золотые погоны, у него тупой окат головы и оттопыренные уши. По правую руку от него — генерал-лейтенант СЛОВУТА, тоже крупный, утробистый, выпирающий из мундира, шея переливается через стоячий воротник кителя. Ещё: дородная ЖЕНА МАКАРЫГИНА, дальше — дочери: ДИНЭРА, чернявая, очень живая и свободная в жестах, ДОТНАРА (Дотти) — белокурая, самодовлеющая красавица, зятья — писатель ГАЛАХОВ, с наградами на штатском костюме, солидно держится, ИННОКЕНТИЙ в дипломатическом мундире, КЛАРА, молодой РЕФЕРЕНТ Верховного Совета, с колодочкой ордена Ленина, очень приглаженный. ЭРИК, журналист. и другие. На столе серебро, много хрусталя — да цветного, не из Главпосуды, и фужеры позолоченные. Все вина уже питы. Ужин подходит к концу, подают сладкое. Две девушки, почти девочки, напряжённо, старательно обслуживают.

МАКАРЫГИН (Иннокентию): Эх, не потешил ты мою старость внучатами. (Словуте.) Ведь они что с женой? Подобралась парочка, баран да ярочка — живут для себя, и никаких забот. и всё время по заграницам, устроились. Прожигатели жизни. Вы его спросите, ведь он, сукин сын, эпикуреец. А? Иннокентий, признайся — Эпикура исповедуешь?

ИННОКЕНТИЙ: Эпикура? Исповедую, не отрекаюсь.

СЛОВУТА: А это — марксистом быть не мешает?..

МАКАРЫГИН: Да нет.

ИННОКЕНТИЙ: Я, вероятно, удивлю, если скажу, что «эпикуреец» принадлежит к числу слов, не понятых во всеобщем употреблении. Когда хотят сказать, что человек непомерно жаден к жизни, сластолюбив, похотлив и даже попросту свинья, говорят: он — эпикуреец. А Эпикур как раз обратен нашему дружному представлению о нём. В числе трёх основных зол, мешающих человеческому счастью, Эпикур называет ненасытные желания. Он говорит: на самом деле человеку надо мало— именно поэтому счастье его не зависит от судьбы. Так он освобождает человека от страха перед ударами судьбы — и поэтому он великий оптимист, Эпикур!

ГАЛАХОВ: Да что ты??

Вынул дорогую записную книжечку в кожаном переплёте с белым костяным карандашиком, записывает. Лицо у него — несколько располневшее, смугловатое, как от загара.

СЛОВУТА (Макарыгину): Налей, налей ему ещё! А то он нас заговорит.

Макарыгин наливает. Иннокентий показывает, что уже нельзя, и время упущено.

МАКАРЫГИН: Тебе в наказание: опоздал, и за мой новый орден не выпил. Пей теперь!

Иннокентий — с улыбкой колебания, нехотя — но отпивает. Впрочем, уже разрешено от стола вставать, расходятся по разным комнатам. На радиоле поставили импортную пластинку, пока негромко. Можно встать и Иннокентию. Дотти — по другую сторону стола, а Клара рядом, и кивает, отзывает его…

…дальше, через гостиную, дальше, в свою комнату. и — закрыла дверь. Очень простой между ними тон.

КЛАРА: Ты так опоздал. и приехал такой подавленный. Тебе — нехорошо?

ИННОКЕНТИЙ: Да, Кларонька… Очень не хотелось ехать, веселиться… А Дотти звонит домой: никак нельзя не приехать, отмечаем орден Трудового Красного Знамени, и Пётр Афанасьевич требует, чтобы не в штатском, а непременно в мундире, для Словуты. Так что-то не хотелось! Даже трубку телефонную держать в руках противно.

КЛАРА (вся внимательна, горько): Нет, не понимает она тебя! и не хочет понять.

ИННОКЕНТИЙ: Да уж… Если всё рассказывать… Но представь себе: ехал — через полное не могу, а тут — почему-то легче стало. Даже вот сейчас совсем легко.

КЛАРА: Я видела, ты светлеешь. Держись! А мне мама — жениха пригласила, вот того референта. Ну его к чёрту… Пустой вечер. Ну, пойдём ко всем.